Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 12.

419. П. В. Нащокину. [Около 25 мая 1831 г.] (стр. 21). Впервые напечатано вО«Москвитянине» 1851 г., кн. I, № 23, стр. 462 (отрывок), и в сб. «Девятнадцатый Век» П. И. Бартенева, кн. I, М. 1872, стр. 384, с подлинника, полностью; подлинник был в Остафьевском Архиве, ныне в Центрархиве в Москве; он на листе бумаги большого почтового формата с водяными знаками: А. Г. 1829; письмо запечатано гербовой печатью Пушкиных под графскою короною. – Датируется по соображению начальных слов письма со временем приезда Пушкиных в Петербург и поездкой в Царское Село (см. выше, стр. 260).

– С Нащокиным (о нем см. выше, т. I, стр. 360, и т. II, стр. 483–485, 497 и др.) Пушкин еще больше сблизился со времени своей женитьбы, – и с этой поры их отношения и переписка принимают особенно интимныйН дружественный характер; из большого числа писем Пушкина к Нащокину дошло до нас, к сожалению, только 25: ни сам Нащокин, ни впоследствии жена его не берегли писем поэта, и многие из них пропали (см. выше, т. I, стр. XXXIX [и статью Н. О. Лернера «Новооткрытые строки Пушкина» в «Красной Ниве» 9 июня 1929 г., № 24. – Ред.]).

– Демутов трактир – петербургская гостиница, в которой Пушкин в холостые годы всегда жил во время приездов своих в Петербург, начиная с 1827 г. (см. выше т. II, стр. 248, 261, 319; Анненков,¤«Материалы», изд. 1855 г., стр. 117; Дневник А. Н. Вульфа – «Пушкин и его соврем.» вып. XXI – XXII, стр. 53 [А. Н. Вульф, «Дневники», под ред. П. Е. Щеголева, М. 1929, стр. 195. – Ред.]; Записки Кс. А. Полевого, С.-Пб. 1888, стр. 200, 268, 273). Трактир этот, или, как он назывался при своем основании,ф«герберг», в доме петербургского купца Филиппа-Якоба Демута, занимавшем сквозной квартал между Мойкой и Конюшенной улицей, существовал уже в 1770-х годах; о нем упоминается в разных документах и воспоминаниях, относящихся к царствованию Екатерины II («Русск. Стар.» 1883 г., № 10, стр. 143), к 1796–1797 гг. (там же, 1874 г., № 9, стр. 187), 1812 г. («Русск. Арх.» 1871 г., кн., I, ст. 092), 1820 г. («Остаф. Арх.», т. II, стр. 388), 1822 г. («Старина и Новизна», кн. I, стр. 124), 1825 г. (Дневник В. П. Шереметовой, М. 1916, стр. 18, 19), 1827 г. (Записки Кс. Полевого, 1. с.), 1829 г. («Пушк. и его соврем.», вып. XXI – XXII, стр. 53 [и А. Н. Вульф, «Дневники», под ред. П. Е. Щегелева, М. 1929, стр. 195. – Ред.]), 1833 г. Љ«Русск. Стар.» 1881 № 8, стр. 604, 612), 1836 г. (Переписка Пушкина, т. III, стр. 421), 1846 г. (Воспоминания Ф. В. Булгарина, т. I, С.-Пб. 1846, стр. 291), 1848 г. (Воспоминания Ф. Г. Торнера, т. I, С.-Пб. 1910, стр. 61). Греч и Булгарин называют и гостиницу и самого Демута «знаменитыми» («Записки», С.-Пб. 1886, стр. 157, и 1. с.), – и, действительно, она попала даже в заглавие рассказа бар. Ф. Корфа: «Два дня в Демутовом трактире» (сб. «Русская Беседа», т. II, С.-Пб. 1841). История дома Демута и его трактира в связи с жизнью в нем Пушкина изложена в работе [А. Г. Яцевича «Пушкинский Петербург», ч. II., Лгр. 1931, стр. 166–176. Ред.] и не совсем точно в статье П. Н. Столпянского:ъ«В старом Петербурге, XIX. Квартиры А. С. Пушкина» – в «Новом Времени» от 29 января 1912 г., № 12889. О купце (впоследствии коллежском асессоре и директоре Заемного Банка в Петербурге) Филиппе-Якове Демуте (род. в Страсбурге 28 декабря 1750– ум. в Петербурге 4 ноября 1802 г.) и его дочери Елизавете (род. 1781– ум. 1837; она была замужем за д. ст. сов. Францем Ивановичем Тираном, к которому и перешел дом Демута на Мойке), – см. «Петербургский некрополь», т. II и IV, а также ж. «Наша Старина» 1915 г., № 11, стр. 1059, «Сенатский Архив», т. I; «Полн. Собр. Законов», т. XIX, стр. 800 (1773 г.), т. XXII, стр. 852 (1787 г.); П. Н. Столпянский, «Зеленый змий в Старом Петербурге» – «Наша старина» 1915 г., № 11, стр. 1059. Скажем кстати, что еще в 1876 г. в Демутовой гостинице останавливался И. С. Тургенев («Русск. Стар.» 1883 г., № 10, стр. 218).

– Дом Китаевой, в котором Плетнев нанял помещение для Пушкина в Царском Селе, находится на Колпинской улице, на углу Кузьминской, и существует до сих пор (в 1910 г. имел N 2). Китаева была вдова придворногµ лакея 20-х годов Китаева, который умер в том же году, когда Пушкин жил у него на даче. По исследованию Р. В. Иванова-Разумника, в 1831 г. дом этот принадлежал уже Олениным (семье А. Н. Оленина), а впоследствии (1910, 1914) вдове тайн. сов. Ольге Владимировне Ивановой, и на стене его, со стороны Колпинской улицы, была прибита мраморная доска с надписью: «А. С. Пушкин жил в этом доме с 25-го мая по 20-е октября 1831 года». «С. Н. Вильчковскому, – пишет Р. И. Иванов-Разумник, – недавно удалось найти в Архиве Царскосельского Дворцового Управления чертежи и рисунки дома Китаева до перестройки и после нее. Перестройка заключалась в том, что с обеих сторон фасад дома был увеличен на два окна, а четыре колонны в середине дома были заменены галлереей; таким образом был испорчен типический «ампир» Александровской эпохи. Но все эти перестройки не слишком нарушили общий наружный вид дома: сравнивая рисунок 30-х гг. с тем, что мы видим в настоящее время, сразу узнаешь «дом Китаева». Внутреннее расположение комнат осталось, разумеется, тоже прежним» (И.-Р. «Дом Пушкина в Царском Селе» – «Русск. Ведом.» 1910 г., № 232). По планам «Атласа города Царского Села», составленного Н. И. Цыловым и изданного в 1857 г., видно, что в 30-х годах вся местность, где был расположен дом Китаевой, была занята императорским парком. О доме Китаевой см. статью Ф. Зарина-Несвицкого: «Пушкинский дом в Царском Селе» – в «Историч. Вестн.» 1914, № 4, стр. 269–279, с тремя снимками по фасаду (с угла) и с Колпинской и с Кузьминской улиц, цитированную заметку Иванова-Разумника в «Русск. Ведом.» 1910 г., № 232 [а также заметку П. М. Устимовича: «Там, где жил Пушкин» – «Красная Панорама» 1926 г., 5 февраля, № 6 (100) стр. 10–11 (со снимком с современного вида дома), и книжку Н. П. Анциферова: «Пушкин в Царском Селе», Л. 1929, стр. 43–45, ср. в книжке Э. Ф. Голлербаха «Литература о Детском Селе», с дополнениями В. М. Лосева. Л. 1933, по указ. Ред.]

– Поливанов – Александр Юрьевич (род. 1795– ум. 18..), сватавшийся в это время за старшую сестру Н. Н. Пушкиной – Александру Николаевну и прибегший в этом деле к посредничеству Пушкина, который писалэ сватовстве «дедушке» А. Н. Гончарову; последний отнесся к проекту выхода замуж внучки вполне благосклонно, о чем и писал поэту 9 апреля (см. выше, стр. 240, в примечаниях к письму № 412). Поливанов был калужский дворянин, сын сослуживца Суворова, генерал-майора Юрия Игнатьевича Поливанова (ум. 1813), от брака его с Анастасией Михайловной, рожд. Свечиной (ум. 1814); в апреле 1814 г. поступил на службу в Кавалергардский полк, а 2 апреля 1823 г. вышел в отставку, по болезни, подполковником и поселился в своем имении – селе Никольском, Малоярославецкого уезда, Калужской губернии; в 1831 г. в пору сватовства к А. Н. Гончаровой, он был малоярославецким уездным предводителем дворянства (Месяцеслов на 1831 г., ч. II, стр. 99), но был им недолго; в деревне он и умер и погребен, но время его смерти нам неизвестно. По словам Бартенева, он, действительно, «был влюблен в сестру жены Пушкина, тоже красавицу» («Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», М. 1925, стр. 60); в сватовстве его, повидимому, принимал участие и Нащокин, которого Пушкин, по отъезде своем из Москвы, не раз извещал о положении дела с этим сватовством (см. ниже, № 423, 429 и 455), да и Нащокин писал поэту о Поливанове – например 9 июня (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 248) и 20 июня (там же, стр. 255). Сватовство не только расстроилось из-за несогласия Н. И. Гончаровой, но и поссорило поэта с его тещей; она была в ссоре с «дедушкой» и рассердилась на Пушкина за то, что он вступил с ним в переписку по этому поводу, минуя ее, и вообще вмешался в дело замужества ее дочери, – что видно из резкого письма поэта к теще от 26 июня 1831 г. (см. ниже, № 431), и из слов его в письме к Нащокину, уже от 3 сентября: «Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто, Ni le temps, ni l'absence, ni des lieux la longueur; бранит меня, да и только, – а все за нашего друга Ал. Юрьевича» (см. ниже, № 455). По этому поводу П. П. Каратыгин, в своем очерке о Н. Н. Пушкиной, писал: «К числу терний супружества, по практическим выводам народной мудрости, принадлежат «свекровь» и «теща», в большинстве случаев не особенно симпатичные невесткам и зятьям. Последнее было с Пушкиным: столкновение с тещею не замедлило. Поводом к нему послужило сватовство его знакомого, Александра Юрьевича Поливанова, за старшую дочь Гончаровой, Александру Николаевну. Пушкин ходатайствовал за Поливанова перед дедушкою, Афанасием Николаевичем. Это разгневало г-жу Гончарову, которая написала к дочери своей, новобрачной Пушкиной, письмо очень дерзкое и для него оскорбительное. Видимое желание тещи поселить разлад в доме молодых было едва-ли не главною причиною отъезда Пушкина в Петербург, а затем в Царское Село» («Русск. Стар.» 1883 г., № 1, стр. 65), откуда поэт и написал ей, 26 июня упомянутое резкое письмо (см. его ниже, № 431). О поездке А. Ю. Поливанова к «дедушке» в Полотняный Завод см. в письме Нащокина к Пушкину от 9 июня 1831 г. (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 248–249). Об А. Ю. Поливанове см. небольшую заметку, с портретом, в «Сборнике биографий кавалергардов», т. II, С.-Пб. 1906, стр. 285; и А. В. Селиванова: «Род дворян Поливановых 1376–1902», Владимир. губ., 1902, стр. 27 и 36. Заметим кстати, что брат А. Ю. Поливанова – также кавалергард Иван Юрьевич (ум. 5 сентября 1826) – был декабристом (см. «Алфавит декабристов» под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 153, 378–379).

– Горчаков – Владимир Петрович (род. 1800– ум. 18 февраля 1867), кишиневский приятель Пушкина, в 1826 г. вышедший в отставку и с тех пор постоянно живший в Москве, посещая небольшой кружок близких емь людей (в том числе своего прежнего сослуживца А. Ф. Вельтмана) и будучи постоянным членом Английского Клуба. О нем см. выше, т. I, стр. 25, 45, 236 и др., по указателю. Гр. Е. П. Растопчина посвятила ему два свои стихотворения: „Зачем? Ответ на «Что?»“ (Москва. Ноябрь 1831) и «Еще вопрос» (Москва. Май 1832) – «Стихотворения», СПб. 1841, ч. I, стр. 73–74. О Горчакове Пушкин упоминает и в дальнейших своих письмах к Нащокину (№ 424, 430, 441, 442, 444, 447). Из писем Нащокина: от 20 июня видно, что Пушкин к этому времени уже наполовину рассчитался с Горчаковым (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 255), а от 2 сентября, что весь долг был уплачен и вексель Пушкина возвращен (там же, стр. 315). В начале декабря поэт виделся с Горчаковым в Москве (см. ниже, письмо № 478).

– Вероятно, об этой тысяче рублей, должных Пушкину, кн. П. А. Вяземский спрашивал П. А. Плетнева в письме из Остафьева от 12 января 1831 г.:Т«Сделайте одолжение, скажите мне, лично ли Вам, или Пушкину должен я 1000 рублей, коими вы ссудили меня так обязательно? Мне часто хотелось прислать вам заемное письмо на них, по холерным обстоятельствам, хотя у Вас и есть моя росписка. Не пеняйте мне, что я еще не заплатил Вам: всё это время, у нас в Москве только и было прихода, что в больных» («Изв. Отд. Русск. яз. и слов. Акад. Наук» 1897 г., т. II, кн. I, стр. 93). См. ниже, в письме Нащокина, стр. 270, и в письме Пушкина № 426, и в ответе на него Вяземского, в примечаниях к этому последнему письму, стр. 289–290.

–Ч«Хозяйка» Нащокина – цыганка Ольга Андреевна, из того же табора, что была и упомянутая выше, в письме № 394, цыганка Татьяна Демьяновна; в приведенном выше (примечание, стр. 137) рассказе последней упоминается о том, что Нащокин «пропадал» из-за Ольги и как она потом, после долгих настояний Нащокина, переехала к нему в дом, на Садовой. О ней повествует в своих воспоминаниях о Нащокине и Н. И. Куликов, знавший Ольгу Андреевну, по его словам, «милую, беспечную, добродушную девушку», с «милым нравом», которую он потом вывел в комедийке с пением: «Цыганка», женив на ней в пьесе «Поля», в коем Нащокин сразу узнал себя («Русск. Стар.» 1880 г., № 12, стр. 992–993). Некоторое время Нащокин и Ольга жили мирно и в ладах, у них родились мальчик Павел и девочка, крестница Пушкина (она умерла летом 1831 г. – см. ниже, в письме № 442, и письмо Нащокина к Пушкину от 15 июля 1831 г., Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 273); мирная жизнь шла, однако, не слишком долго, так как из письма Пушкина к Нащокину от 1 июня (см. ниже, № 423) видно, что друзья уже в это время помышляли о том, как бы избавиться от «известной особы», но из дальнейших писем ясно, что это долго не удавалось; к началу 1833 г. отношения Нащокина и его сожительницы окончательно испортились, и Нащокин стал настойчиво думать о разрыве, в чем его поддерживал и Пушкин (см. ниже, в письмах № 519 и 553); однако только в феврале 1834 г. Нащокину удалось тайком уехать от своей сожительницы (см. Акад. изд. Переписки, т. III, стр. 73–74), и давно желанный разрыв состоялся, причем у Нащокина остался прижитый от Ольги сын Павел (там же, стр. 91, и письма Пушкина ниже № 466 и 515), по выражению Куликова, – «дворняжка, ненавидевший комнат» («Русск. Стар.» 1880 г., № 12, стр. 992), а сам женился на Вере Александровне Нарской (ум. 17 ноября 1900), от которой имел несколько человек детей.

– Марья Ивановна – экономка Пушкина, жившая у него в Москве с тех пор, как он женился Е«Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», М. 1925, стр. 60), и оставленная им после отъезда в Петербург при «доме», то есть при квартире в доме Хитровой на Арбате, ликвидацию которой поэт поручил Нащокину. См. ниже, в письме Нащокина.

– Н. Н. Пушкина относилась к Нащокину очень дружественно и после смерти Пушкина подарила ему на память несколько вещей поэта (см., например, письма ее к Нащокину в журн.о«Искусство») 1923 г., № 1, стр. 326–328).

– Это письмо Пушкина к Нащокину писано почти одновременно с письмом Нащокина к Пушкину, также без даты; приводим его целиком, так как из него ясно видны те дружеские чувства, которые Нащокин питал к поэтШ (исправляем орфографию и пунктуацию):

«Ты не можешь себе представить, какое худое влияние произвел твой отъезд отсюда на меня, – я совершенно оробел; расстройство нерв, и более чувствую, чем когда-нибудь, всего боюсь, ни за что, ни про что, не нахожу средств уединиться, одному же скучно. – Чувствую в себе какого-то, вроде вампира, – некого ждать, не к кому итти, – одним словом, очень худо; читаю – в пот бросает, музыкой я недоволен; что со мной будет, право, не знаю. Не стану говорить о привязанности моей к тебе, что же касаетсЩ до привычки видеть и заниматься тобою – она без меры. Всё это ты и знал, и предполагать мог, оно не нужно было, но само как-то написалось; извини. Дом твой остался в большом беспорядке в нравственном смысле: М[арья] И[вановна] была на меня в неудовольствии, жаловалась на меня, куда следует, и долженство[ва]ло бы быть процессу; но я задавил его силою красной ассигнации, всё кончилось, уложены твои вещи и завтра будут отправлены. Деньги я еще от Вяземского не получил, некогда было быть у него. Все тебе велели кланяться. Об отъезде твоем ничего еще не успел слышать. – Сделай милость, ошибок не поправляй: их много, и меня это будет конфузить. – Наталье Николаевне мое почтение. Не забудь портрет; мне сдается, – боюсь вымолвить, – что я тебя иначе не увижу; но, может, это враки. Посылаю тебе доверенность, соверши ее в Гражданской Палате и не вырони лоскутка из пакета, на котором написано, как тебе подписать; присылай ее скорее. – Жить ты будешь счастливо, я в этом уверен, – следственно, говорить и желать тебе мне нечего. Не забудь меня, поминай меня, да не лихом, – я со своей стороны тебе был друг искренний, по душе, или по чему другому, всё равно. – Сидя в карете, я плакал и этому давнишнему удовольствию я тебе обязан. Письма мои, сделай милость, рви, ибо им можно будет со временем смеяться, этому более, ибо оно совершенно писано слогом нежной Московской кузины; поэтому виноват ты, не позволив мне писать начерно. Прощай, Александр Сергеевичь, – прошу тебя сказать своим слогом Наталье Николаевне, сколь много я ей желаю всякого счастия и удовольствия. П. Нащокин».

420. Е. М. Хитрово. [Около 25 мая 1831 г.] (стр. 21). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом Академии Наук сб.ш«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 22; подлинник в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук СССР; он – на листе почтовой золотообрезной и окаймленной тиснением бумаги малого формата, с частью клейма, – вероятно, это бумага H. H. Пушкиной; сложено конвертом; на обороте адрес, показывающий, что письмо было послано не по почте. Датировка письма приблизительная и основана на том, что Пушкины переехали из Петербурга в Царское Село около 25 мая, а письмо написано, повидимому, в самый день их отъезда. Пушкин писал Нащокину 1 июня: «Вот уже неделя, как я в Царском Селе» (см. выше, № 423).

Перевод:Ч«Сейчас я уезжаю в Царское Село, с искренним сожалением, что не могу провести вечер у Вас. Что касается самолюбия Сюлливана, то будь, что будет. Вы, обладающая таким умом, скажите ему что-нибудь, что могло бы его успокоить. – Всего лучшего, и главное – до свиданья». Приписка Н. H. Пушкиной: «Я в отчаянии, что не могу воспользоваться Вашим любезным приглашением, – мой муж увозит меня в Царское Село. Примите выражение моего сожаления и совершенного уважения. – Наталья Пушкина». На обороте рукою Пушкина: «Госпоже Хитровой».

– Сюлливан – секретарь Нидерландского Посольства в Петербурге O'Sullivan de Grass, значущийся в этой должности при чрезвычайном посланнике и полномочном министре бароне Геккерене вс«Готском Альманахе» на 1831 и 1832 гг. («Gothaischer genealogischer Hof-Kalender auf das Jahr 183l», S. 248, и 1832, S. 246); в «Альманахе на 1828 г.» его еще нет, а в «Альманахе на 1836 г.» при посланнике Геккерене секретарем посольства значится уже J. С. Gevers. О'Сюлливан был в числе участников того маскарада у вел. княгини Елены Павловны, 4 января 1830 г., на котором графиня Е. Ф. Тизенгаузен произнесла стихотворение «Циклоп», сочиненное для нее Пушкиным (см. выше, т. II, стр. 70 и 358–359). В изданной по поводу маскарада брошюре «Vers chantés et récités» (St. Pétersbourg, 1830) находится на стр. 6 и шутливое стихотворение за подписью Сюлливана, произнесенное, вероятно, им самим в женском костюме:

La chevelure de Bérénice

Vous voyez devant vous la triste Bérénice,
Qui jadis, à sa gloire, offrit en sacrifice
Ce Titus, dont à Rome on chanta les vertus.
C'était trés-beau! mais moi, depuis cette injustice,
Je ne suis jamais coiffée à la Titus.

           Par M. O'Sullivan de Grasse.

Б. В. Томашевский, просматривая‡«Moniteur Universel» за 1830 г., в номере от 11 октября нашел корреспонденцию из Антверпена от 5 октября, в которой сообщалось, по поводу известий с театра войны между Голландиею и Бельгиею, что кронпринц Вильгельм Оранский (зять Николая I), главнокомандующий голландскою армиею, прибыл туда и манифестом от 4 числа назначил для сопровождения своего сына (племянника Николая I) Вильгельма в Антверпен пятерых государственных советников (Conseillers d'état) – в том числе O'Sullivan de Grass; то же ли это лицо, что и вышеуказанный секретарь Нидерландского Посольства в Петербурге, сказать не можем.

– По поводу приписки H. H. Пушкиной отметим, что как раз в это время, 25 мая 1831 г., дочь Е. М. Хитрово, графиня Д. Ф. Фикельмон, писала в Москву кн. П. А. Вяземскому следующие пророческие строки, обнаруживающие большую ее наблюдательность и ум: «Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его – прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены – вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз» (сб. П. И. Бартенева, «Пушкин», вып. II, М. 1885, стр. 50).

421. Е. М. Хитрово. [Конец мая – начало июня 1831 г.] (стр. 21–22). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом Академии Наук сб. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 23; подлинник в ИРЛИ (Пушкином Доме) Академии Наук СССР; он на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830; сложен конвертом и запечатан гербовой печатью Пушкина; на обороте – адрес, свидетельствующий, что письмо послано было не по почте. По поводу датировки письма следует повторить то, что уже было сказано при первой его публикации. Письмо по содержанию тесно связано с письмом № 418 и написано через несколько дней после него, то есть не ранее конца мая 1831 г. Письмо помечено: «вторник»; вторник же в мае 1831 г. приходился на 19-е и 26-е числа и на 2 и 9 июня. Эти числа затрудняют датировку: 19 мая Пушкин еще только что приехал в Петербург и не только не читал «Notre Dame», но не мог бы послать и письма такого содержания, как № 418, а 26 мая был в Царском Селе, только что, по имеющимся сведениям, переехав туда. Если предположить даже, что дата переезда «25 мая» неверна и что настоящее письмо написано 26 мая, пришлось бы письмо № 420 отнести, по крайней мере, к 27 мая, что маловероятно. Остается думать, что письмо № 421 написано в один из кратких приездов Пушкина из Царского Села в Петербург, в начале июня. О таком приезде можно заключить из того, что Пушкин между 2 и 11 июня виделся в Петербурге с приехавшим 2 июня из-за границы А. И. Тургеневым (см. ниже, в примечаниях к письму № 426). На поездку в Петербург в эти дни указывают и «Воспоминания» Л. Н. Павлищева (М. 1890, стр. 243, 245), но их данные не соответствуют подлинному содержанию писем О. С. Павлищевой, на которых «Воспоминания» основываются (ср. «Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 66 и сл.) Вопрос о дате письма, таким образом, остается неопределенным, но наиболее вероятна дата –9 июня, так как в этот день Пушкин, приехав в Петербург, мог видеть Тургенева скорее, чем 2 июня, – в самый день приезда последнего. Во всяком случае, оба письма, и № 418 и № 420, относятся ко времени до того, как в Петербурге появилась холера и установленные карантины прервали сношения между Царским Селом и столицей, то есть до конца июня 1831 года. Необходимо отметить еще, что Л. Н. Павлищев, в своих «Воспоминаниях об А. С. Пушкине», приводит письмо О. С. Павлищевой к мужу от середины августа 1831 г., в котором сестра поэта пишет: «Сегодня Александр подарил мне вышедший недавно роман Гюго „Notre Dame de Paris“» и т. д. (стр. 257). Это сообщение, занесенное и Н. О. Лернером в «Труды и дни» под 19 августа (стр. 249), могло бы заставить изменить датировку нашего письма, отодвинув его на более поздний срок, – но в подлинном письме О. С. Павлищевой («Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 85–86) ни о каком подарке Пушкиным романа В. Гюго не говорится, и фраза эта сочинена самим Павлищевым.

Перевод: «Мне крайне досадно, что я не могу провести вечер у Вас. Одно очень скучное обстоятельство, то есть обязанность, заставляет меня итти зевать, сам не знаю куда. – Вот книги, которые Вы были добры мне одолжить. Ваше восхищение Notre dame вполне понятно. Во всем этом вымысле много изящества. Но, но... я не смею сказать всего, что об нем думаю. Во всяком случае, падение священника великолепно со всех точек зрения; от него просто кружится голова. Rouge et noir – хороший роман, несмотря на несколько фальшивую риторику, встречающуюся в некоторых местах, и на несколько замечаний дурного вкуса. – Вторник». – На обороте: Госпоже Хитровой.

– О романе В. Гюго «Notre Dame de Paris» см. выше, в письме № 418, и в примечаниях, стр. 264–265. «Падение священника» – «Rouge et Noir» – роман Стендаля; о нем см. выше, в письме № 418 и в примечаниях к нему, стр. 261–263.

422. Князю П. А. Вяземскому. 1 июня [1831 г.] (стр. 22–23). Впервые напечатано в сб. «Старина и Новизна», кн. XII, М. 1907, стр. 322–324; подлинник был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве, ныне в

Центрархиве в Москве; письмо – на листе почтовой бумаги большого формата, с водяным знаком: А. Г. 1829; было сложено конвертом и запечатано перстнем-талисманом.

– О доме Китаевой и Царском Селе см. выше, стр. 266–267.

– Петербургские знакомки – несомненно, Е. М. Хитрово и ее дочери – гр. Е. Ф. Тизенгаузен и гр. Д. Ф. Фикельмон (25 мая 1831 г. писавшая Вяземскому о своих впечатлениях о Пушкине и его жене, – см. вышеО стр. 271), а также фрейлина А. О. Россети, вскоре переехавшая со двором также в Царское Село.

– «Здешние залы» – то есть, вероятно, салоны, гостиные, в которых собиралось светское общество, проводившее лето в Царском Селе.

– Дибич – генерал-фельдмаршал граф Иван Иванович Дибич-Забалканский, назначенный 1 декабря 1830 г. главнокомандующим действующею против поляков армиею. Приехав из-за границы в Петербург в первых числах декабря, он отправился к армии 18 декабря; 13 февраля он разбил поляков под стенами Праги, на Гроховском поле, а 14 февраля занял Прагу, но затем отступил, – повидимому, под давлением советов цесаревича Константина Павловича, – и тем изменил весь дальнейший ход кампании. «Граф Дибич, этот живой, неутомимый Начальник Главного Штаба в царствование имп. Александра Павловича, этот прошлогодний славный Забалканский победитель, был неузнаваемым во время Польской кампании», – пишет И. Ф. Тимирязев. – «Слабый и болезненный, медлительный и нерешительный, он растянул армию на громадном пространстве, утомлял ее постоянными передвижениями, дав время Польским силам окончательно сформироваться, не воспользовался даже в достаточной мере Остроленковскою полупобедой, чтобы твердо двинуться вперед, и наконец окончательно занемог, просил об увольнении и скончался» («Русск. Арх.». 1884 г., кн. I, стр. 309–310; ср. «Русск. Стар.» 1896, № 10, стр. 85 и «Русск. Арх.» 1883, кн. III, стр. 129). Раздавались против Дибича и более резкие осуждения. Так, например, в «Записках» гр. А. Д. Блудовой по этому поводу читаем следующее: «После нескольких успешных сражений Гроховское дело казалось решительным, и в Варшаве уже собирались принести Дибичу ключи города для сдачи; какое-то непонятное опасение, колебание, ошибочный стратегический расчет заставил его остановиться, не пользуясь вновь прибывшим свежим войском – гренадерской дивизией, – против которой Поляки сами не имели никакой надежды устоять... Вероятно обычная осторожность наших старых вождей, боящихся за свою репутацию победителей, если будут хоть раз разбиты, остановила Дибича после Грохова, остановила Паскевича под Силистрией. Но в нашей армии, равно как и в Берлине, овладело сомнение в верности Дибича и его главных советников – графа Толя и Нейдгардта; посылались клеветы, появились карикатуры, помню, между прочим, одну, представлявшую гр. Дибича за клавикордами, играющим аккомпанемент дуэта Нейдгардта с Толем, который, стоя сзади его, поет: «Еще Польска не сгинела». А когда Дибич умер холерой, между русскими разнесся слух, что он с отчаяния и страха, от своей измены, отравился. Меня грустно поразила, в 1866-м уже году, песня солдатская, перенесенная, как переносится наша песня, как переносятся ветром семена деревьев и трав, на почву крестьянскую в Вяземском уезде, к нам в деревню. Пели наши мужики

Об изменушке,
О великой той измене
Графа Дибича...»

(«Русск. Арх.» 1872 г., кн. II, ст. 1290–1291). В другом месте гр. Блудова пишет еще резче: «Голицын [кн. Леонид] разделял мнение насчет наших генералов: он считал Дибича решительно помраченным в уме, а об Нейдгардте и Толе не знал, что и думать. Как ни толкуй, но дело Гроховское остается и теперь загадкою. Голицын, бывший сам в сражении (не помню, чьим адъютантом), сто раз говорил нам, что сражение было вполне выигранное. Поляки, наголову разбитые, спаслись бегством к стенам города; Прага не могла защищаться серьезно. В самое это время подошел Шаховской (если не ошибаюсь) с целой гренадерской дивизией. Нетронутые, свежие, отличные войска кинулись за неприятелем с «ура», скорым шагом, с увлечением, как говорили старые служаки, «посуворовски». Вдруг фельдмаршал, поговорив несколько минут с гр. Толем и Нейдгардтом, велел остановить движение и возвратить гренадерскую дивизию в лагерь. Известно, что за сим мы ретировались перед готовыми к сдаче Поляками, изумленными не менее Русских тем, что происходило. Никто не может серьезно сомневаться в верности этих генералов; но у всех троих, как нарочно, случились немецкие имена, – и в армии слух прошел об измене» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, стр. 730). Когда Пушкин писал о Дибиче, он не знал, что фельдмаршала уже нет в живых и что он скончался 29 мая от холеры, в трех верстах от Пултуска.

– Эриванский – генерал-фельдмаршал граф Иван Федорович Паскевич-Эриванский, главнокомандующий Отдельным Кавказским Корпусом. После неудачи графа Дибича-Забалканского он был вызван Николаем I из Тифлиса в Петербург, куда и прибыл 13 мая («Северн. Пчела» 1831 г., № 108). 4 июня, по получении сообщения о смерти Дибича, Паскевич был назначен его заместителем (о приезде Паскевича в армию см. в дневнике П. Г. Дивова («Русск. Стар.» 1899, № 12, стр. 524; ср. там же, 1897, № 2, стр. 245–246). К армии он прибыл 13 июня («Сев. Пчела», 1831 г., № 142, приб.).

– Сражение 14 мая – известная битва при Остроленке, в которой Дибич, настигнув дивизию Лубинского, быстрым натиском опрокинул ее, взял приступом Остроленку и, перейдя реку Нарев, нанес главнокомандующему польскими войсками Яну Скржинецкому (которого Пушкин называет «Кржнецкий»), пришедшему на подкрепление этой дивизии, совершенное поражение. Урон поляков в этом сражении, продолжавшемся 12 часов, простирался до 8000 человек, два дивизионных генерала польских – Каминский и Кицкий – были убиты, и вся польская армия в беспорядке отступила. «Решительная победа под Остроленкою, блистательная атака Мейендорфа с его кирасирами обрадовали нас, подняли дух» – пишет гр. А. Д. Блудова в своих Воспоминаниях: «И что же? Опять Штаб фельдмаршала [Дибича] решил не преследовать неприятеля, не итти прямо на Варшаву, это было новое, тяжелое испытание для нас, Русских» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 730–731). Реляция об Остроленском деле, от 24 мая, была опубликована в «Северной Пчеле» 23 мая (№ 114), a в № 120, от 1 июня, помещено было письмо из Остроленки одного из участников боя, с более или менее подробным его описанием. Об этом сражении, как вообще о всей Польской кампании, – см. в «Воспоминаниях» Г. И. Филипсона – «Русск. Арх.» 1883 г., кн. III, стр. 118–145.

– Jeszcze Polska nie zginela – «Еще Польша не погибла» – слова из так называемого «Марша Домбровского», который впервые был пет Польским легионом, собранным Домбровским в Италии в 1796 г. при Наполеоне Бонапарте (сообщ. И. К. Линдемана).

– Мысль о том, что «для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная семейная распря», Пушкин через два месяца повторил в своем стихотворении «Клеветникам России», лишь несколько ее перефразировав:

Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор...
............................
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда ............

– Non intervention – невмешательство, нейтралитет.

– По поводу слов Пушкина:ш«того и гляди навяжется на нас Европа», приведем слова гр. А. Д. Блудовой из цитированных уже Записок ее: «Политический горизонт все больше и больше покрывался тучами, и все тревожно ожидали какого-нибудь взрыва, который привел бы за собою общую европейскую войну... В Берлине военная молодежь, в том числе и принцы, – желали ее; ландверы ее опасались, а национальная гвардия (Берлинские бюргеры) страшились ее и стали ненавидеть Россию, воображая, что мы будем причиной такого несчастия»; распространялись «всякого рода преувеличенные и даже выдуманные известия о поражении и бегстве наших войск, о положении оружия, будто бы, целыми полками и тому подобное. Из Гиелгута и Дворницкого делали гениальных полководцев во главе целых армий. Во Франции говорили, что сформировался целый легион беглых солдат из нашей армии...» Очень характерны и письма этого времени (март – апрель 1831 г.) членов семьи Блудовых, свидетельствующие об унынии русского высшего общества и его нетерпеливом ожидании решительных действий, которые положили бы конец «Польским делам» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. II, ст. 2115–2130; ср. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Л. 1927, стр. 280). К этому приблизительно времени относится приводимый П. И. Бартеневым рассказ гр. Е. Е. Комаровского о том, как он, встретив Пушкина на прогулке, задумчивого и тревожного, спросил его: «Отчего не веселы, Александр Сергеевич?» – и получил ответ: «Да все газеты читаю». – «Что ж такое?» – «Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году!» («Русск. Арх.», 1879 г., кн. I, стр. 385. [Ср. «Девятнадцатый век», изд. П. И. Бартеневым, кн. I, М. 1872, стр. 386. – Ред.]

– Слух о высылке Булгарина из Петербурга был неверен; Булгарин, действительно, еще в 1831 г. уехал к себе в имение Карлово, под Дерптом (см. выше, стр. 244), но никакой немилости Николая I он тогда не навлек. (См. напр. понравившееся Николаю I «Известие о Варшавском мятеже и о предварительных причинах оного», напечатанное в «Северной

Пчеле» 1830 г., № 152, сообщение под 22 декабря (перепечатано во II приложении к книге М. К. Лемке: «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг.», изд. 2, СПб. 1909, стр. 581–587; ср. там же, стр. 281–282).⁵⁹ Откуда Пушкин получил столь неверные сведения о высылке Булгарина, непонятно.

– Карл Х – ех-король французский, свергнутый с престола Июльской революцией; уже 16 августа он покинул Францию, в Шербурге простился со своею гвардией и направился в Англию, в Холируд, около Эдинбурга, где и поселился.

– О балладах, написанных Жуковским, см. выше, стр. 251–252, и ниже, в письме № 426.

– Княгине – Вере Федоровне Вяземской; она, как мы указывали выше (стр. 209), должна была быть посаженой матерью на свадьбе Пушкина, но заболела, упав со стула, была на «смертном одре» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 61) и потом долго хворала от последствий этого падения (ср. там же, стр. 63).

– Вопрос Пушкина о здоровье престарелого поэта и министра Ивана Ивановича Дмитриева (род. 10 сентября 1760) объясняется тем, что незадолго до того он был опасно болен. Еще 1–2 января 1831 г. Пушкин послал ему экземпляр «Бориса Годунова», за который Дмитриев благодарил поэта запискою от 3 января (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 210), сделал ему вскоре затем визит, но не застал, и запискою пригласил к себе «откушать» (там же, стр. 219); в то же время (13 января) он писал кн. Вяземскому: «Признаюсь, что из всех наших романтиков уважаю и люблю и ум, и талант, и сердце Пушкина и князя Вяземского. Это говорит, право, сердце, еще не простывшее к изящному, несмотря на 70 лет и вчерашнюю икоту» («Старина и Новизна», кн. II, стр. 163). Однако он вскоре поправился и пережил Пушкина: скончался 3 октября 1837 г.

– За это письмо Вяземский благодарил Пушкина небольшою запискою от 11 июня, из Москвы, уведомляя его о приезде в Остафьево Карамзиных (с которыми Пушкин, повидимому, виделся в Петербурге), и спрашивал: «Что твои литтературные проекты? Есть-ли начало? Хорошо бы с нового года начать журнал, а к новому году изготовить «Альманачик», а на слова Пушкина: «Грех тебе будет ко мне не заехать», – отвечал: «Разумеется, не проеду мимо тебя, но когда проеду? Бог весть. У нас ⁶⁰ дела еще на месяц. Да того и смотри, что вы в Петербурге запретесь ⁶¹...» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 252).

Сноски

⁵⁹ Впрочем, в начале 1831 г., по поводу доноса, поданного ему кн. А. Б. Голицыным, Николай I при упоминании Булгарина написал:н«Булгарина и в лицо не знаю и никогда ему не доверял» («Русск. Стар.» 1898, № 12, стр. 521, примеч.).

⁶⁰ С устройством выставки в Москве.

⁶¹ По случаю надвигавшейся холеры.