Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 30.
|
500. Княгине В. Ф. Вяземской. 4 июня [1832 г.] (стр. 72–73). Напечатано впервые П. Н. Шеффером вЛ«Старине и Новизне», кн. XII, С.-Пб. 1907, стр. 330, и вошло в Акад. изд. Переписки Пушкина, т. II, стр. 384. Подлинник был в Остафьевском Архиве гр. Шереметевых, ныне должен находиться в Центрархиве; нам остался недоступен. Письмо это является припиской на письме кн. П. А. Вяземского к жене кн. В. Ф. Вяземской, датированном 4 июня. Пушкин в этот день, как видно из упомянутого письма, был у кн. П. А. Вяземского и застал последнего за писанием письма; он здесь же сделал свою приписку («Старина и Новизна», кн. XII, стр. 330). Год написания письма установлен как по содержанию письма кн. П. А. Вяземского, так и по упоминанию о рождении у Пушкина ребенка (см. доводы П. Н. Шеффера в примечаниях к этому письму в «Старине и Новизне», кн. XII, стр. 341, примеч. 35).
Перевод:Ч«Сейчас от Хитровой. Она как нельзя более тронута состоянием Батюшкова – и предлагает самое себя, чтобы испробовать последнее средство, с самоотвержением истинно удивитительным. Кстати о самоотвержении: представьте себе, что жена моя имела неловкость родить маленький портрет моей персоны. Я в отчаянии, несмотря на все мое самодовольство».
– Хитрова – Елизавета Михайловна. Как видно из письма Пушкина, она для излечения больного сумасшествием К. Н. Батюшкова решилась на самоотверженный поступок, так как, по преданию, врачи для излечения оЧ сумасшествия рекомендовали больному физическое общение с женщиной (см. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 183). Это средство, вероятно, было для больного только вредным, так как именно сама болезнь К. Н. Батюшкова проистекала, по свидетельству доктора Ланга, его лечившего, от его половых излишеств (см. в дневнике Ю. Н. Бартенева в «Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 574–575). О болезни
К. Н. Батюшкова см. еще выше, т. I, стр. 262, и т. II, стр. 403,у«Русск. Стар.» 1883 г., № 9, стр. 545–552 (статья П. Гревеница) и записку доктора Антона Дитриха о душевной болезни Батюшкова (на немецком языке) в Сочинениях Батюшкова, с примеч. Л. Н. Майкова и В. И. Саитова, т. I, С.-Пб. 1887, стр. 334–353 первой пагинации). К. Н. Батюшков был в это время в с. Остафьеве, где находилась при нем кн. В. Ф. Вяземская, с своей стороны предлагавшая тот же способ лечения, для чего намеревалась повидимому пригласить деревенскую девушку за вознаграждение. Кн. П. А. Вяземский относился к этому предприятию неодобрительно, что и выразил в письме к ней, посланном с комментируемой нами припиской Пушкина (см. подробнее «Старина и Новизна», кн. XII, стр. 329–330). Пушкин к намерению Е. М. Хитрово отнесся шутливо-иронически, что ясно чувствуется по тону строк его письма и по его обычному отношению к влюбленной в него и экзальтированной Е. М. Хитрово.
– Пушкин извещает кн. В. Ф. Вяземскую о последовавшем у него 19 мая рождении дочери Марии Александровны (см. выше, стр. 487). Крещение состоялось 7 июня в Сергиевском всей артиллерии соборе, и официальнымБ восприемниками при ее крещении были: Сергей Львович Пушкин и Наталья Ивановна Гончарова, Афанасий Иванович Гончаров и Екатерина Ивановна Загряжская (см. метрику в книге Н. Невзорова «К биографии А. С. Пушкина», С.-Пб. 1899, стр. 18). П. И. Бартенев говорит, что «выросши, она заняла красоты у своей красавицы-матери [т. е. Н. Н. Пушкиной], а от сходства с отцом сохранила тот искренний задушевный смех, о котором А. С. Хомяков говаривал, что смех Пушкина был так же увлекателен как его стихи» («Русск. Арх.» 1907 г., № 6, 2-я обложка; ср. «Русск. Арх.» 1895 г., кн. I, стр. 369–370). Тот же П. И. Бартенев отмечает, вероятно, со слов П. В. Нащокина, что Пушкин «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых» («Рассказы о Пушкине, записанные... П. И. БартеневыТ», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 62). 12 июня 1832 г. Е. А. Энгельгардт писал Ф. Ф. Матюшкину: «Пушкин нажил себе дочь, но стихотворство его что-то идет на попятную» (см. «Вестн. Всемирной Истории» 1899 г., № 1, стр. 101). Рождение у Пушкина дочери отметил и М. П. Погодин в письме к С. П. Шевыреву 30 июня 1832 г. («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 200). Ср. еще в письме О. С. Павлищевой к мужу в сб. «Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 129–130. Мария Александровна Пушкина (ум. 22 февраля/7 марта 1919 г.) в декабре 1852 г. была пожалована во фрейлины, а 6 апреля 1860 г. вышла замуж за Леонида Николаевича Гартунга, генерал-майора (род. в 1834 г. – застрелился 13 октября 1877 г.) (см. Б. Л. Модзалевский и М. В. Муравьев, «Пушкины. Родословная роспись», Лгр. 1932, стр. 59). Он был сыном генерала-от-инфатерии, окончил Пажеский корпус, служил в конной гвардии, затем по конозаводству в Туле, а позднее был начальником конозаводства в Москве. Во время жизни М. А. и Л. Н. Гартунг в Туле в 60-х годах с М. А. Пушкиной-Гартунг познакомился Л. Н. Толстой, изобразивший некоторые черты ее внешности в Анне Карениной. М. А. Гартунг умерла в Москве и погребена на кладбище Донского монастыря.
– Об отношении Пушкина к своей наружности см. у В. Ходасевича, «Поэтическое хозяйство Пушкина», кн. 1, Лгр. 1924, стр. 84.
501. А. X. Бенкендорфу 8 июня 1832 г. (стр. 73–74). Беловой текст напечатан впервые Н. О. Лернером в газ. «Речь» 30 марта 1911 г., № 87, по копии 115 в Деле Архива министерства императорского двораА«О бронзовой колоссальной статуе Екатерины II, предлагаемой к покупке писателем А. Пушкиным» (это дело хранится теперь в Пушкинском Доме); затем перепечатано в его же статье «Заметки о Пушкине» в «Русск. Стар.» 1913 г., № 12, стр. 505–506, и вошло в Собрание Сочинений Пушкина, под ред. С. А. Венгерова, изд. Брокгауза-Ефрона, т. VI, стр. 603–604 (№ 712). Черновой текст впервые напечатан, по копии П. В. Анненкова, П. А. Ефремовым в Собрании Сочинений Пушкина, изд. А. С. Суворина, т. VII, C.-Пб. 1903, стр. 520 и примеч., т. VIII, стр. 614, с неверною датою, исправленою в Акад. изд. Переписки Пушкина, но также не совсем точно (т. II, стр. 357). Оба подлинника (беловой и черновой) неизвестно где находятся.
Перевод:Ч«Генерал. Два-три года тому назад господин Гончаров, дед моей жены, испытывая денежные затруднения, был готов расплавить колоссальную статую Екатерины II, и за разрешением на то я обращался к вашему высокопревосходительству. Думая, что речь идет только о бесформенной массе бронзы, я большего и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и мне стало совестно и жалко ее уничтожить, чтобы извлечь из нее несколько тысяч рублей. Ваше Превосходительство с обычной добротою подали мне надежду, что правительство могло бы ее купить у меня, и я велел привезти ее сюда. Если средства частного лица не позволяют ни ее купить, ни хранить ее, то эта прекрасная статуя могла бы быть достойно помещена или в одном из учреждений, основанных императрицей, или в Царском Селе, где ее статуи недостает среди памятников, воздвигнутых ею великим людям, которые ей служили. Я хотел бы за нее 25 000 р., что составляет четверть ее стоимости (этот памятник был сооружен в Пруссии одним берлинским скульптором). – Статуя находится теперь у меня (Форштатская улица, дом Алымова). – Остаюсь с почтением, Генерал, Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин. 8 июня 1832. Ст.-Пб.»
– Французский текст черновика почти дословно (с некоторыми пропусками) совпадает с беловым текстом письма.
– Гончаров – Афанасий Николаевич (о нем см. выше, т. II, стр. 425 и в настоящем томе, по указателю).
– История хлопот Пушкина по продаже бронзовой статуи Екатерины II, находившейся в имении Гончаровых, Полотняный Завод, рассказана выше, т. II, стр. 439–440. Несмотря на полученное в 1830 г. разрешениеО статуя эта не была тогда продана и, как видно из письма Пушкина, в это время находилась у него на квартире, где, между прочим, ее видел Н. А. Муханов, отметивший 4 июля в своем дневнике: «Видел у него [т. е. Пушкина]... статую Екатерины, весьма замечательнуТ» («Русск. Арх.» 1897 г., кн. I, стр. 657). Новое обращение Пушкина к Бенкендорфу, спустя ровно 2 года после первого, по справедливому предположению Н. О. Лернера, вызвано было, с одной стороны, просьбами родственников жены Пушкина, а с другой, вероятно, надеждою Пушкина выручить данные теще Н. И. Гончаровой перед своей женитьбой деньги, в которых он ощущал острую необходимость. Вследствие письма Пушкина А. X. Бенкендорф передал это дело в ведение Министерства императорского двора, которое отношением от 13 июня, за подписью кн. П. М. Волконского, обратилось в Академию Художеств с просьбою «поручить Г. Г. Мартосу, Демуту, Гальбергу и Орловскому осмотреть означенную статую и донести как о достоинстве оной, так и о цене ее» (см. «Против течения» 29 октября 1910 г., № 3, и «Русск. Стар.» 1913 г., № 12, стр. 510, статьи Н. О. Лернера). 22 июня контора Академии Художеств отношением за подписью конференц-секретаря В. И. Григоровича, уведомила о предложении министра двора ректора Академии И. П. Мартоса, профессора В. И. Демут-Малиновского и академиков С. И. Гальберга и Б. И. Орловского, которые и расписались в чтении этого отношения (оно не полностью было напечатано в статье А. В. Средина «Полотняный Завод» – «Старые годы» 1910 г., июль – сентябрь, стр. 105). Вскоре состоялся осмотр статуи на квартире Пушкина, вероятно в его присутствии, и 12 июля был составлен акт осмотра, который подписали И. П. Мартос, С. И. Гальберг и Б. И. Орловский (В. И. Демут-Малиновский не участвовал в осмотре). «Мы, – писали они, – осматривали у известного писателя Пушкина колоссальную статую Екатерины II, которую предлагает он к приобретению на счет правительства, и находим, что огромность сей статуи, отливка оной и тщательная обработка или чеканка оной во всех частях, не говоря уже о важности лица изображаемого и следовательно о достоинстве сего произведения, как монументального которое непростительно было бы употребить для другого какого либо назначения, заслуживает внимания правительства; что же касается до цены сей статуи 25 тысяч рублей, то мы находим ее слишком умеренной, ибо одного металла, полагать можно, имеется в ней по крайней мере на двенадцать тысяч рублей, и если бы теперь заказать сделать таковую статую, то она, конечно, обошлась бы в три или четыре раза дороже цены, просимой г. Пушкиным. При сем мы должны по всей справедливости объявить, что произведение сие не чуждо некоторых видных недостатков в отношении сочинения, рисунка и стиля впрочем, если взять в соображение век, в который статуя сия сделана, то она вовсе не может почесться слабейшею из произведенных в то время в Берлине» (см. указ. статьи Н. О. Лернера и А. В. Средина). Однако на этом дело остановилось. Пушкин продолжал надеяться на благоприятный исход своих хлопот и 2 декабря писал П. В. Нащокину: «мою статую еще я не продал, но продам во что бы то ни стало» (см. выше, стр. 84). «Надо думать, – говорит Н. О. Лернер, – что Пушкин был не совсем в добрых отношениях с кн. П. М. Волконским, так как не только не обратился непосредственно к нему, возбуждая свое ходатайство, но даже стал действовать именем жены, убедившись, что дело заглохло». В феврале 1833 г. Н. Н. Пушкина послала кн. П. М. Волконскому следующее письмо (даем его перевод, подлинник напечатан у Н. О. Лернера в «Русск. Стар.» 1913 г., № 12, стр. 511–512): «Князь, я намеревалась продать в казну бронзовую статую, которая, как мне сказали, стоила моему деду 100 000 рублей, и за которую я хотела бы получить 25 000. Посланные для ее осмотра академики говорили, что она стоит этих денег. Но, не получая больше известий об этом, я осмеливаюсь, князь, прибегнуть к вашей любезности. Намереваются ли еще купить эту статую, или же сумма, которую спросил мой муж, кажется чрезмерной? В последнем случае нельзя ли было бы выдать нам, по крайней мере, материальную стоимость статуи, т. е. стоимость бронзы, а остальное уплатить когда и как вам будет угодно. Суббота. 18 февраля 183м». Письмо это, очевидно, было продиктовано Пушкиным; оно сложено и запечатано сургучом с оттиском Пушкинского перстня-талисмана, и на обороте второго листа Пушкин собственноручно написал: «Его Сиятельству Милостивому Государю Князю Петру Михайловичу Волконскому отъ Н. Н. Пушкиной». Дальнейший ход этого дела Н. О. Лернер излагает так: «Получив письмо в тот же день, князь немедленно потребовал: «Справку, на чем остановилось сие дело». 21 февраля был составлен для доклада министру краткий экстракт о положении дела, т. е. о заключении экспертов. Как видно из карандашной надписи министра, от 23 февраля, на этой бумаге, Волконский сначала хотел «Гр. Сансе просить ответить г-же Пушкиной, что я крайне сожалею о невозможности исполнить ее просьбу по весьма затруднительному положению, в котором находится ныне кабинет, отчего не может делать никаких приобретений сего рода». Но через два дня Волконский решил, вероятно, что вежливее будет ответить самому, и послал 25 февраля Наталье Николаевне письмо, в котором заключался изложенный в самых изысканных выражениях, но бесповоротный отказ от покупки статуи» (см. текст письма в статье Н. О. Лернера в «Русск. Стар.» 1913 г., № 12, стр. 513). После этого отказа Пушкин не предпринимал больше никаких шагов к реализации «медной бабушки», по крайней мере в нашем распоряжении нет никаких документов о новых его хлопотах. Статуя Екатерины II была продана, вероятно, после смерти Пушкина заводчику Францу Берду, у которого ее купило екатеринославское дворянство, и в 1846 г. она была воздвигнута в г. Екатеринославле (ныне Днепропетровск) на площади, перед заложенным Екатериною собором (см. об этом выше, т. II, стр. 440, где указана и вся библиография о статуе).
– Об авторах статуи см. в т. II, стр. 439.
502. И. В. Киреевскому. 11 июля [1832] (стр. 74–75). Напечатано впервые О. И. Поповой в жури.О«Огонек» 31 мая 1929 г., № 21 (321), по подлиннику, найденному ею в архиве бр. Киреевских (ср. в т. I, стр. XXXIX); здесь же приложено и facsimile, в очень уменьшенном против оригинала виде, с 1-й и 3-й страниц письма; перепечатано ею же в «Литературном Наследстве», № 16–18, стр. 543–544. В собрание писем Пушкина включается впервые. Подлинник – на листе почтовой бумаги большого формата, без водяных знаков, – в Государственном Историческом Музее в Москве, в архиве бр. Киреевских (арх. № 27, инв. № 67221).
Это – второе из дошедших до нас писем Пушкина к И. В. Киреевскому. Судя по словам Пушкина –Я«я прекратил переписку мою с вами», – он в этот период времени (с 4 января по 11 июля 1832 г.) более Киреевскому не писал.
–Ч«Уголь сажею не может замараться» – этими словами Пушкин иронизирует над собою и Киреевским, попавшим также в положение лица, политически неблагонадежного, к каковым Пушкин был причислен правительством уже давно. Не далее, как 7 февраля того же 1832 года, Пушкин получил еще раз подтверждение в том, что бдительное правительственное око следит за ним неукоснительно. То был запрос Бенкендорфа: «почему стихотворение «Анчар, древо яда» было напечатано Пушкиным в альманахе «Северные Цветы» без «испрошения на напечатание оных высочайшего дозволения» (см. выше, стр. 67 и примечание, стр. 475). Историю тайного надзора над Киреевским см. в книге М. Лемке: «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг.», П. 1908, стр. 67–78.
– При перлюстрации писем, широко практиковавшейся в Николаевскую пору, корреспонденты прибегали к передаче писем частным путем, сЪ«оказией». Оказией пользовались и декабристы. Этому бытовому явлению Пушкин отдал дань в письме к Вяземскому следующими словами: «Сходнее нам в Азии писать по оказии» (см. т. I, стр. 66).
– ЖурналФ«Европеец» был запрещен 22 февраля 1832 г., после выхода в свет двух первых номеров; № 3 был уже отпечатан, когда последовало запрещение. Причиною для закрытия журнала послужили статья Киреевского: 1) «XIX век» и 2) «Разбор постановки «Горе от ума» на московской сцене».
По поводу первой статьи Бенкендорф писал министру народного просвещения кн. К. А. Ливену от 7 февраля 1832 г.: «государь император, прочитав в № 1 издаваемого в Москве Иваном Киреевским журнала под названием «Европеец» статью Девятнадцатый век, изволил обратить на оную особое свое внимание. Его величество изволили найти, что все статьи сии есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что оЦ говорит не о политике, а о литературе. – Но стоит обратить только некоторое внимание, чтобы видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное; что под словом просвещение он понимает свободу, что деятельность разума означает у него революцию, a искусно отысканная середина не что иное, как конституция. Посему его величество изволит находить, что статья сия не долженствовала быть дозволена в журнале литературном, в каком воспрещено помещать что либо о политике, и как, сверх того, оная статья, не взираЪ на ее наивность, писана в духе самом неблагонамеренном, то и не следовало цензуре оной пропускать» (см. М. Лемке: «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 г.», П., 1908 г., стр. 73; ср. «Русскую Старину» 1903, № 2, стр. 314–315).
Статья Киреевского о постановке «Горе от ума» на московской сцене, по мнению того же Бенкендорфа, была «самой неприличной и непристойной выходкой на счет находящихся в России иностранцев». В ней Киреевский, защищая западное просвещение, в довольно резких выражениях советовал своим современникам «любовь к иностранному»...«не смешивать с пристрастием к иностранцам» (см. журнал «Европеец», № 1, стр. 140). И этого ему, конечно, не простили те иностранцы, которые стояли во главе государственного управления, а их было не малое число: А. X. Бенкендорф, К. А. Ливен, К. В. Нессельроде и другие. Характерно, что в то же самое время, Н. И. Любимов писал (30 января 1832 г.) из Петербурга своему другу Погодину: «У вас теперь новый журнал Европеец. В нем быть может много хорошего, но как жалко, что он дышит чем-то европейским, а не русским. Читали ли вы в нем разбор Горе от ума? Срам да и все тут. Не стыдятся явно проповедовать, чтобы мы благоговели перед иностранцами и забывали все русское» (см. Н. П. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. 4, стр. 7).
– По поводу впечатления, произведенного запрещением «Европейца», см. письмо Пушкина к И. И. Дмитриеву от 14 февраля 1832 г. (выше, стр. 68). А. В. Никитенко записал в своем дневнике 10 февраля: «Вечер провел у Плетнева. Там застал Пушкина. «Европейца» запретили. Тьфу! Да что же мы, наконец, будем делать на Руси? Пить и буянить? И тяжко, и стыдно и грустно!» («Записки и дневник», т. I, С.-Пб. 1905, стр. 219). Тяжелое впечатление запрещение журнала произвело и на Е. А. Боратынского: «От запрещения твоего журнала не могу опомниться» – писал он И. В. Киреевскому 14 марта 1832 г. «Нет сомнения, что тут действовал тайный, подлый и несправедливый доносчик, но что в этом утешительного? Где найти на него суд? Что после этого можно предпринять в литературе? Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным. Запрещение твоего журнала просто наводит на меня хандру, и судя по письму твоему, и на тебя навело меланхолию. Что делать! будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще Полевым и Булгариным...» («Татевский сборник С. А. Рачинского», C.-Пб. 1899, стр. 40). «Ты необыкновенный критик» – писал он ему же в том же году – «и запрещение «Европейца» для тебя большая потеря» (ibid., стр. 48). Кн. П. А. Вяземский с горечью писал И. И. Дмитриеву 13 апреля: «Вы, верно, пожалели о прекращении «Европейца», последовавшем, вероятно, также в силу вышеупомянутого узаконения [т. е. узаконения того, что в «России никто не может издавать политическую газету, кроме Греча и Булгарина»]. Все усилия благонамеренных и здравомыслящих людей, желавших доказать, что в книжке «Европейца» нет ничего революционного, остались безуспешны. «В напечатанном, конечно, нет ничего возмутительного, – говорили в ответ, – но тут надобно читать то, что не напечатано, и вы тогда ясно увидите те злые умыслы и революцию на ладони...». Против такой логики спорить нечего» («Русск. Арх.» 1868 г., ст. 616–617). См. также в письме М. П. Погодина к С. П. Шевыреву от 14 марта 1832 г. в «Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 194–195.
– Словами: «не из Булгаринской навозной кучи, но из тучи», Пушкин перефразировал народную пословицу:
Гром не из тучи,
А из навозной кучи,
давая этим знать, чтои«Европеец» запрещен сверху, Николаем I, а не по доносу Булгарина, как думал Киреевский, судя по письму его к Пушкину от марта 1832 г.: «Я до сих пор не отвечал вам на письмо ваше и не благодарил вас за присылку стихов, потому что через несколько дней по получении их я узнал о запрещении моего журнала. Не зная в каких вы отношениях с Булгариным, я боялся, чтобы он, оклеветав меня не
вздумал и вас представить сообщником» (Переписка Пушкина под ред. В. И. Саитова, т. II, стр. 377). Так как Булгарин в лице издателя «Европейца» мог видеть опасного для себя конкурента, то очень возможно, что именно ему принадлежала инициатива истолкования в антиправительственном духе двух статей Киреевского в новом журнале.
– Жуковский писал в защиту Киреевского и Николаю I и Бенкендорфу. «Клевета искусна» – писал поэт Николаю – «издалека наготовит она столько обвинений против беспечного, честного человека, что он вдруг явится в самом черном виде и, со всех сторон запутанный, не найдет слов для оправдания. Не имея возможность указать на поступки, обвиняют тайные намерения. Такое обвинение легко, а оправдания против него быть не может»...м«Пример перед глазами. Киреевский, молодой человек, чистый совершенно, с надеждою приобрести хорошее имя, берется за перо и хочет быть автором в благородном значении этого слова. И в первых строках его находят злое намерение. Кто прочтет эти строки без предубеждения против автора, тот конечно не найдет в них сего тайного злого намерения. Но уже этот автор представлен вам, как человек безнравственный, и он, неизвестный лично вам, не имеет средства сказать никому ни одного слова в свое оправдание, уже осужден перед верховным судилищем, перед вашим мнением»... «На что же послужили ему 25 лет непорочной жизни? И на что может вообще служить непорочная жизнь, если она в минуту может быть опрокинута клеветою?» («Русский Архив» 1896, кн. I, стр. 117–119). О письме своем к Николаю I Жуковский сообщал самому Киреевскому: «Я уже писал к государю и о твоем журнале, и о тебе. Сказал мнение свое на чистоту. Ответа не имею, и вероятно, не буду иметь, но что надобно было сказать, то сказано» (см. В. Лясковский, «Братья Киреевские, жизнь и труды их», 1899 г., стр. 39). По словам матери Киреевского, А. П. Елагиной, Жуковский позволил себе даже лично поручиться за Киреевского перед Николаем I. – «А за тебя кто поручится?» – был ответ Николая. Жуковский после этого сказался больным и две недели не являлся на занятия с наследником, воспитателем которого был (см. М. Лемке, «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг.» 1908 г., стр. 74, «Русск. Архив.» 1882, кн. III, стр. 196). Бенкендорфу Жуковский писал в более резких выражениях: «...честный человек с талантом должен бросить перо и отказаться от мыслей» – писал он шефу жандармов (см. «Русск. Архив» 1896 г., кн. I, стр. 114–116). В. А. Жуковский писал также и кн. Д. В. Голицыну 22 февраля 1832 г., прося его обратить внимание на дело И. В. Киреевского (см. «Татевский сборник С. А. Рачинского», СПб. 1899, стр. 78).
– В результате заступничества Жуковского Бенкендорф предложил Киреевскому дать объяснения, какие он найдет нужным. Киреевский представил тотчас же шефу жандармов записку (она была написана П. Я. Чаадаевым, но мысли, в ней изложенные, принадлежали самому Киреевскому), в которой изложил свою точку зрения на культурное развитие Европы и России, указав при этом, что «не с политической, но с мыслящей Европой» хотел он установить тесную связь, и не скрыв своего мнения, что необходимым условием развития России, особенно нравственного, является – освобождение крестьян... (см. «Русск. Арх.» 1896 г., кн. II, стр. 576–582; дата записки неизвестна). Этого было достаточно, чтобы за ним окончательно установилась репутация человека опасного и он был отдан под полицейский надзор (см. М. К. Лемке, «Николаевские жандармы и литература 1825–1855 гг.», С.-Пб. 1908, стр. 77–78). О запрещении «Европейца» см. еще в книге И. А. Шляпкина, «Из неизданных бумаг Пушкина», С.-Пб. 1900, стр. 164–166; в труде Н. П. Барсукова «Жизнь и труды М. П. Погодина», т. III, стр. 367–368; т. IV, стр. 5–12, 16, 37; т. V, стр. 469–470; т. VII, стр. 404; «Арх. бр. Тургеневых», вып. VI, стр. 85, 97, 98 и 454–455; «Старина и Новизна», кн. II, стр. 230; Полн. Собр. Соч. И. В. Киреевского, под ред. М. О. Гершензона, т. I, стр. 59–61; «Русский Биографический Словарь, т. Ибак – Ключарев, С.-Пб. 1897, стр. 676–680; «Русск. Арх.» 1894 г., кн. II, стр. 336–338; 1877 г., кн. II, стр. 493; 1875 г., кн. I, стр. 69–70; «Русск. Стар.» 1898 г., № 11, стр. 316, примеч.; Собр. Сочинений Пушкина, изд. «Красной Нивы», вып. 12, стр. 136; «Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 280.
– Письмо кн. П. А. Вяземского к А. X. Бенкендорфу неизвестно. Об отношениях же Вяземского к запрещению «Европейца» свидетельствует письмо его к И. И. Дмитриеву (см. выше, стр. 506).
– Бенкендорф – Александр Христофорович.
– Полевой – Николай Алексеевич.
– Надеждин – Николай Иванович.
– Оправдательного письма по предложению Пушкина И. В. Киреевский не написал (оно нам неизвестно), но отправил Бенкендорфу записку, о которой было говорено выше, стр. 507–508.
– «Брат Ваш» – Киреевский, Петр Васильевич (род. в с. Долбине вблизи г. Белева, родовом имении своего отца, 11 февраля 1808 – умер 25 октября 1856), младший брат И. В. Киреевского, переводчик, известный главным образом как собиратель русских народных песен, на каковой почве и состоялось, повидимому, знакомство с ним Пушкина. Как известно, Пушкин передал П. В. Киреевскому 50 записанных им песен, сказав при этом: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам?» «И сколько ни старался я разгадать эту загадку – говорил П. В. Киреевский – никак не могу сладить» (акад. Ф. И. Буслаев, «Мои воспоминания», М. 1897, стр. 293). Вопрос о том, какие из песен, собранных Киреевским, принадлежат творчеству поэта, до сих пор остается невыясненным. Тетрадь же с записями Пушкина, переданная Киреевскому, еще не разыскана, но тексты записанных Пушкиным песен теперь установлены все. Об этом существует большая литература, к которой мы и отсылаем: «Рассказы о Пушкине» П. И. Бартенева, под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 52–53 и 126–128, где приведены ссылки на источники; М. Сперанский, «К вопросу о песнях, записанных А. С. Пушкиным» в изд. «Пушкин и его соврем.», вып. XXXVIII–XXXIX, стр. 95–107; Н. О. Лернер, «Новые песенные записи Пушкина» в «Красной Панораме» 13 декабря 1929 г., № 50, стр. 14; М. Н. Сперанский, «Записи народных песен Пушкина в собрании П. В. Киреевского» в сб. «Памяти П. Н. Сакулина», М. 1931, стр. 290–295; Н. Н. Трубицын, «Народные песни, записанные Пушкиным» в изд. «Пушкин и его соврем.» вып. XV, стр. 137–145. Все тексты песен, записанных Пушкиным, с подробным комментарием, см. в книге «Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты», под ред. М. А. Цявловского, Л. Б. Модзалевского и Т. Г. Зенгер, Л. 1935, стр. 414–462. О самом П. В. Киреевском см. в статье Г. М. Князева в «Русском Биографическом Словаре», т. Ибак – Ключарев, С.-Пб. 1897, стр. 695–700; в книге Валерия Лясковского «Братья Киреевские. Жизнь и труды их», С.-Пб. 1899, и в изд. «Песни, собранные П. В. Киреевским. Новая серия», II, вып. 1 и 2, М. 1911 и 1929, под ред. М. Н. Сперанского, и рецензию В. Резанова на вып. II в «Известиях по русск. яз. и слов. Акад. Наук СССР» 1930 г., т. III, кн. 1, стр. 327–330.
– Языков – Николай Михайлович.
– О несостоявшейся газете Пушкина «Дневник» см. выше, стр. 489–500. Пушкин говорит здесь о том, что ему разрешили издавать газету «на днях». Эту фразу нужно понимать не буквально. Разрешение последовало в период между 31 мая и 3 июня. Возможно, однако, предположить, что у Пушкина был еще какой-то разговор с Бенкендорфом о газете, нам неизвестный, в результате которого он получил дополнительное разрешение в первых числах июля (ср. в следующем письме к М. П. Погодину).
– Обращение Пушкина к И. В. и П. В. Киреевским и к Н. М. Языкову о сотрудничестве в его газете не получило осуществления, так как издание газеты Пушкина не состоялось.
– Ник. Мих. – Языков. О его лености говорит и Е. А. Боратынский в письме к И. В. Киреевскому 16 мая 1832 г.: «Что поделывает Языков? Этот лентяй из лентяев пишет ли что нибудь?» («Татевский сборник С. А. Рачинского», С.-Пб. 1899, стр. 46). В «Молве» 23 августа 1832 г., № 68, стр. 272, сообщалось, что «Языков уехал на лето в Симбирск. Песни священные (из Псалтыря, Экклезиаста, Книги Бытия и пр.) наполняют теперь пиитическую жизнь его. Пора, пора перестроить звучную лиру!»
– Как можно менее стихов – «стихотворений помещать не намерен ибо и Христос запретил метать бисер перед публикой; на то проза-мякина» – писал Пушкин в письме к М. П. Погодину от первой половины сентября 1832 г. (см. выше, стр. 78).
– Неизвестно, отозвался ли И. В. Киреевский на просьбу Пушкина о присылке его мнения о газете. Писем его к Пушкину после марта 1832 г. не сохранилось.
– В Москву Пушкин поехал лишь 17 сентября, а приехал туда 21 числа см. ниже, стр. 525, в примечаниях к письму № 510).
Сноски
115 Н. О. Лернер сообщил, что печатает с авторизованной копии, что неверно; копия писана не Пушкиным.