Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 7.
|
406. П. А. Плетневу [Середина (до 16-го) февраля 1831 г.] (стр. 12–13). Впервые напечатано в—«Русск. Арх.» 1869 г., стб. 2068–2069 (отрывок), откуда вошло в изд. 1882 г., т. VII, стр. 290, полностью, но не совсем точно, – в Сочинениях Плетнева, т. III, стр. 364, и в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 223–224; у нас печатается по подлиннику, принадлежащему ИРЛИ (Пушкинскому Дому); он писан на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830; запечатан гербовою печатью Пушкина под графскою короною и проколот в карантине при окуривании. Датируется содержанием и почтовым штемпелем, показывающим, что письмо писано, вероятнее всего, 15 февраля, в воскресенье.
– Свадьба Пушкина состоялась, действительно, через несколько дней –18 февраля.
– Пушкин заложил, с разрешения отца, свое нижегородское имение – деревню Кистенево (Тимашево то ж), на речке Чеке, Алатырского (потом Сергачского уезда), в которой за ним числилось 200 душ мужского полВ (остальные 274 души, из которых 200 были уже заложены отцом поэта С. Л. Пушкиным, в 1827 и 1828 гг., числились за отцом поэта) с женами и детьми; залог совершен был в Московском Опекунском Совете (Ломбарде) в сумме 11 428 р. 58 к., что при переводе на ассигнации составило до 38 000 р. (см. выше, т. II, стр. 416, 464, ниже, в письме № 412, и «Русск. Арх.» 1882 г., кн. I, стр. 232, показание П. В. Нащокина).
– Теща – Наталья Ивановна Гончарова, см. выше, в т. II, стр. 408–409, 464, 490 и др.
– Нащокин – Павел Воинович, друг Пушкина.
– «В июне буду у вас», – любопытно, что еще до свадьбы Пушкин точно наметил себе срок, после которого переедет в Петербург.
– En bourgeois – «как добрый мещанин».
– Под «тетками» Пушкин разумеет вообще женскую родню своей невесты.
– По поводу каламбура Пушкина оЧ«состоянии» см. сопоставления о средствах Пушкина и о его литературных заработках в книге В. Ф. Ходасевича: «Поэтическое хозяйство Пушкина», кн. I, Лгр. 1924, стр. 93 и след. По поводу собственно каламбура ср., например, выше, в т. I, стр. 53, 140, т. II, стр. 23, т. III, № 429, 536.
– Повести –Т«Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.», вышли не к святой неделе 1831 г., а лишь к концу октября, см. ниже, в письмах № 436, 439, 443, 449, 453, 455, 464, 471, 472.
– Баронесса – вдова поэта Дельвига. Плетнев отвечал о ней Пушкину 22 февраля, отзываясь сразу на вопросы о вдове Дельвига в письмах N 403 и 406:О«Здоровье Баронессы ни хорошо, ни худо. В делах ее денежных вышла очень худая притча. Бог знает, кто и когда успел утянуть из их портфели ломбардных билетов на 54 тысячи. Сколько ни старались открыть, даже следов не видно. Это тем непонятнее, что все другие бумаги найдены по смерти Дельвига в чрезвычайном порядке с удивительною отчетливостью: а пропавшие билеты находились между этими же бумагами» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 224–225).
– Хитрова – Елизавета Михайловна; письмо ей Пушкина о братьях Дельвига и о последних – см. выше. № 404, и стр. 195.
– По поводу долга Дельвигу Сергея Львовича Пушкина можем сказать лишь, что в июле 1831 г., из Павловска, он послал бар. С. М. Дельвиг 500 рублей, на что имеется указание в письме его к дочери, О. С. ПавлищевойЇ от 22 июля (Пушкинский Дом, неизд. письма).
–Ч«Мой портрет» – известный портрет Пушкина масляными красками, работы Ореста Адамовича Кипренского, 1827 г., сделанный по заказу Дельвига; баронесса Дельвиг уступила его Пушкину за 1000 рублей, что видно из письма Плетнева Пушкину от 22 февраля: «Уговорил я Баронессу продать тебе портрет твой. Высылать его в Москву не за чем. Оставлю до приезда твоего у себя. Деньги за него (тысячу рублей) отдам остальные от десяти тысячь Годунова, из которых четыре переслано тебе, а пять отдано долгу Дельвигу» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 224);29 после смерти поэта он принадлежал его вдове, потом – его старшему сыну, Александру Александровичу Пушкину, а после смерти последнего был продан наследниками (за 10 000 руб.) Московской Третьяковской Галлерее— где и находится в настоящее время.
– Михайло Алекс. – Салтыков, отец баронессы С. М. Дельвиг; см. выше, стр. 175–178.
– ОА«Жизни Дельвига» см. выше, в письме № 403, и в примечании к нему, стр. 188–189. На вопрос Пушкина Плетнев отвечал 22 февраля: «Написать историю и характеристику поэзии Дельвига – дело столь же прекрасное, сколько и полезное. Если бы Баратынский не вызвался на это я бы тебя стал просить о том же, или даже сам на то посягнул бы. Теперь займусь составлением материалов и перешлю их сперва к тебе в цензуру, а ты передай ему с своими зачерками и вставками» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 224). К сожалению, до нас не дошли результаты работы Плетнева по биографии Дельвига.
– Статья Плетнева о Дельвиге – егоо«Некрология», помещенная в № 4 «Литературной Газеты» 1831 г., стр. 31–32. В виду отзыва Пушкина об этой небольшой статье приводим здесь из нее некоторые наиболее интересные отрывки: «Изящные науки составляли постоянный предмет занятий бар. Дельвига. Оставив место воспитания своего в 1817 г., он предался им со всем жаром юной души, и не изменил до самой смерти. Не было ни одной отрасли познаний, прикосновенных к изящным наукам, которой бы он не почитал для себя необходимою. История народов и философии, художеств и древностей столько же обращала на себя внимание, как и всякая новая теория литературы. Что касается до самых произведений великих писателей, он, во время чтения своего, изучал их с такой любовью, с какою истинный художник рассматривает творение бессмертного предшественника... Поэтический талант бар. Дельвига раскрылся, можно сказать, вдруг и довольно рано. Некоторые из своих стихотворений написал он, бывши пятнадцати лет. Но это не были в истинном значении детские опыты, обыкновенна забываемые в последствии времени... Постоянство в занятиях, драгоценных для души образованной, жажда совершенства в искусстве своем и сближение с людьми, постигнувшими таинства этого искусства, приметным образом действовали на успехи барЦ Дельвига, уже как ревностного литератора. Во множестве молодых сочинителей невозможно было не отличить его по разнообразию и оригинальности вымыслов, по верному поэтическому чувству и по прекрасному употреблению почти всех стихотворных форм...» Сказав далее о «Северных Цветах», Плетнев продолжает: «Авторское славолюбие не было главною пружиною литературных занятий бар. Дельвига. Он, не заботясь об отдельном издании своих сочинений, сердечно радовался успехам каждого истинного таланта, потому что с ними соединяются лучшие наслаждения каждого образованного человека. Но в 1829 г. неожиданно выбрал он и напечатал те из своих стихотворений, которые почитал окончательно отделанными. Может быть, ему любопытно было услышать беспристрастный приговор любимым его созданиям, а может быть в этом внезапном движении души явилось уже предчувствие кончины, так недалеко его ожидавшей. Как бы то ни было, издание «Стихотворений барона Дельвига» останется одним из замечательнейших памятников русской поэзии текущего столетия. Они дышут свежестью картин; в них кипят чувства; от них раздается музыка величественной простоты; они, как времена года, блестят собственными каждое красотами; кто, прочитав их, не почувствует наслаждения, – тот или отжил, или не начинал еще жить для восторгов к изящному. – В прошедшем году бар. Дельвиг начал издавать «Литературную Газету». Полнота и ясность литературных его сведений были залогом успехов его на новом поприще. Рассматривая новые книги, он уже изложил несколько главнейших своих мыслей о разных отраслях словесности. Но преждевременная смерть остановила труды его». – В заключение Плетнев писал: «В наш век с именем автора не сливается уже понятие о жизни совершенно кабинетной. Светские собрания оживляются остроумием и любезностию многих писателей. Бар. Дельвиг также любил общество, но дружеское, избранное, достойное ума его и сердца, в чем полагал он весь аристократизм свой, правда, не увлекший его в большой свет, но защитивший от знакомств скучных и слишком уж нелестных.30 Ум его от природы был более глубок, нежели остр. Оттого иногда заметна была в нем неговорливость. Но по характеру своему он расположен был к самой счастливой веселости и беспечности, так что от одногв присутствия его одушевлялось целое общество. Ежели он увлекался разговором, то обнимал предмет с самых занимательных сторон и удивлял всех подробностию и разнообразием познаний. В домашнем кругу, даже в кабинете его, никто не примечал перемены на этом открытом, ясном, веселом лице, которое было чистым зеркалом прямой и любезной души. Провидение, пославшее ему столько прекрасных даров, отказало в одном долголетии» (статья перепечатана в Сочинениях П. А. Плетнева, т. I, С.-Пб. 1885 г., стр. 213–217). Отвечая на похвалу Пушкина, Плетнев писал ему (22 февраля): «Когда я собирался писать некрологию Дельвига (помещенную в Газете), сердце мое было сжато. Все, что употребили враги его для очищения своих гнусностей, так меня тягчило и мучило, что я решился перед публикою говорить языком человека постороннего в этом деле, страшась, чтобы мерзавцы не воспользовались для достижения своей цели самою святынею дружества. Они, как я предчувствовал, готовы были даже и то обратить в укоризну покойнику, что никто об нем ни слова не сказал языком беспристрастным. Вот почему я говорил без всякого энтузиазма, не вводя ни одного обстоятельства, которое бы выказывало меня как его домашнего человека: я ограничился только тем, что должно было дойти до сведения всякого литератора, хотя бы он и не видывал Дельвига. Думаю, что меня весьма не многие поняли; больше осуждали. Ты совершенно утешил меня, особено тем, что начал смотреть с хорошей стороны на пьесу после нескольких раз ее чтения. Мне только этого и хотелось» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 226).
407. А. H. Гончарову. 24 февраля 1831 г. (стр. 13–14). Впервые напечатано вг«Русск. Арх.» 1881 г., кн. II, стр. 504, и в сб. П. И. Бартенева «Пушкин», вып. I, М. 1881, стр. 186, по подлиннику, принадлежавшему тогда О. К. Гончаровой, а затем хранившемуся в Музее Калужской Ученой Комиссии, в «Известиях» которой перепечатано вновь в 1901 г. вместе с другими шестью подлинными письмами поэта к деду своей жены, И. Д. Четыркиным (Калуга, 1901, стр. 7–8); подлинник писан на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830 (то есть самого адресата письма) и хранится ныне в Московском Областном Архиве.
– Свадьба Пушкина, решенная еще в мае 1830 г., как известно, откладывалась в течение целых девяти месяцев, – то вследствие невыясненности отношений к Пушкину,31 то из-за смерти В. Л. Пушкина (20 августа 1830 г.),32 то по причине ссоры с будущей тещей, то по вине холеры и невозможности жениху вернуться в Москву из Болдина, куда он уехал для устройства своих дел, то, наконец, из-за безденежья, капризов тещи и томБ подобных задержек. Княгиня В. Ф. Вяземская вспоминала впоследствии, что по просьбе Пушкина она однажды ездила к Н. И. Гончаровой, чтобы просить ее «скорее кончать» дело («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 306). Часто женитьба поэта грозила совсем расстроиться, и слухи об этом не раз распространялись по Москве. Так, за месяц до свадьбы, 12 января 1831 г., бывший директор Лицея Е. А. Энгельгардт, писал своему питомцу и однокашнику Пушкина – Ф. Ф. Матюшкину: «Пушкин собрался было жениться в Москве; к счастию для невесты дело опять разошлось. Он всё еще стихотворствует, иногда очень удачно, но подчас и весьма плохо» («Вестн. Всемирной истории» 1899 г., № 1, стр. 101), и даже 16 февраля, то есть всего за два дня до венчания Пушкина, известный «вестовщик» А. Я. Булгаков писал брату в Петербург: «В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится; это скоро должно открыться: Середа – последний день, в который можно венчать. Невеста, сказывают, нездорова. Он был на бале у наших,33 отличался, танцовал, после ужина скрылся.±«Где Пушкин?» – я спросил, а Гриша Корсаков серьезно отвечал: «Il a été donc ici toute la soirée et maintenant il est allé trouver sa promise». Хорош визит в 5 часов утра и к больной! Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше бы было, кабы свадьба разошлась» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 52). Но слух был неверен, хотя еще в самый день свадьбы, по свидетельству кн. Е. А. Долгоруковой (дочери посаженой матери Н. Н. Гончаровой), теща, Н. И. Гончарова, «послала сказать Пушкину, что надо еще отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое... Пушкин опять послал денеп» («Рассказы о Пушкине», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 64). На том же балу у новобрачных кн. О. А. и А. С. Долгоруковых Пушкин, восторгаясь ловкостью и тактом молодой княгини, говорил ее отцу, А. Я. Булгакову, что «воспел бы ее, да не стихи на уме теперь», а жене Булгакова: «Пора мне остепениться; ежели не сделает этого жена моя, то нечего уже ожидать от меня» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 54). – Накануне свадьбы, 17 февраля, Пушкин устроил у себя холостой обед, и Погодин (на него не приглашенный), заехав к поэту днем, чтобы «пожелать ему добра» в новой жизни, застал у него приехавшего на время из Остафьева в Москву Вяземского (жена которого, кн. Вера Федоровна, должна была быть у Пушкина посаженой матерью – см. выше, т. II, стр. 86– в письме № 327– и стр. 417, и Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 217, – но не смогла быть, так как упала, прибивая дома образ, выкинула и слегла в постель – «Русск. Арх.» 1902 г., кн. II, стр. 50–51, 51) и Боратынского, «толкующих о нравственной пользе» («Пушкин и его соврем.», вып. XXIII – XXIV, стр. 112).34 СамыйО«мальчишник» состоялся вечером и, конечно, затянулся за-полночь; один из его участников, поэт Языков, писал брату: «у Пушкина был девишник, так сказать, или, лучше сказать, пьянство – прощальное с холостой жизнью» (см. «Историч. Вестн.» 1883 г., № 12, стр. 531, и «Вестн. Европы» 1897 г., № 12, стр. 604). Сохранилось несколько записей об этом собрании у Пушкина, сделанных П. И. Бартеневым со слов участников. Так, Нащокин рассказывал ему: «Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашая записочками. Собралось обедать человек 10, – в том числе были: Нащокин, Языков, Боратынский, Варламов, кажется, Елагин (Алексей Андреевич) и пасынок его, Иван Васильевич Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям даже было неловко. Он читал свои стихи – прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати. Пушкин уехал вечером к невесте. Но на другой день, на свадьбе, все любовались веселостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша» («Рассказы о Пушкине», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 53); другая запись Бартенева, менее четкая и с трудом разбираемая, такова: «Накануне свадьбы был очень грустен и говорил стихи, прощаясь с молодостью (был Варламов), ненапечатанное. Мальчишник. А закуска [?] из свежей [?] семьги [?]. Обедало у него человек 12: Нащокин, Вяземский, Боратынский, В[арламов?]... И вот Пушкин уехал к невесте; кажется Елагин. На другой день он был... с отк. рук. он был очень весел, смеялся, был счастлив, любезен с друзьями; бр[ат?] шу[тил?]» (там же, стр. 129; ср. «Русск. Арх.» 1904 г., № 1, обложка). Из одного позднейшего письма Д. В. Давыдова к поэту Языкову видно, что на «мальчишнике» был и Давыдов, и что оба они – и Давыдов и Языков – были очень пьяны, – Языков до беспамятства («Русск. Стар.» 1884 г., № 7, стр. 134). М. А. Цявловский, перечисляя, на основании этих записей, участников пирушки (сам Пушкин, Вяземский, Боратынский, Нащокин, Языков, И. Киреевский, Елагин, Д. Давыдов, Лев Пушкин) высказывает предположение, что вместо Варламова (композитора), с которым поэт совсем не был знаком и во всяком случае не был близок, следует иметь в виду композитора А. Н. Верстовского, с которым Пушкин был «на ты»; а также весьма вероятно предположение, что стихи, которые читал Пушкин, прощаясь с молодежью, – были его известные терцины «В начале жизни школу помню я», написанные в 1830 году в Болдине, в период подведения итогов прошлого перед вступлением в новую жизнь (там же, стр. 130, 131 и «Русск. Библиофил» 1916 г., № 8, стр. 75–76). Быть может на этом «мальчишнике» у Пушкина кн. Вяземский написал не совсем скромные стихи, сохранившиеся в бумагах поэта (второй куплет их был писан не Пушкиным, как полагал И. А. Шляпкин; он тщательно зачеркнут, так что можно разобрать лишь отдельные слова):
Пушкин! Завтра ты женат!
Холостая жизнь прощай-ка!
Об-земь холостая шайка,
Но завтра не задай ты холостой заряд.
...лезть собором целым
Не совестно. К чему содом?
Вам отвечай...........
..........ты........
(И. А. Шляпкин, «Из неизданных бумаг Пушкина», С.-Пб. 1903, стр. 136–137). «Сегодня свадьба Пушкина наконец», – сообщал А. Я. Булгаков брату. – «С его стороны посажеными Вяземский и гр. [Елизавета Петровна] Потемкина, а со стороны невесты – Ив. Ал. Нарышкин и А. П. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет не позволяет. Собирались его упрашивать; видно в домовых нельзя» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 53). Обряду венчания, назначеннному на вечер, предшествовал так называемый «брачный обыск», запись которого сохранилась и опубликована; вот ее текст, определяющий ближайших участников свадьбы: «1831-го года февраля 18 дня по указу Его Императорского Величества, Никитского Сорока церкви Вознесения Господня, что на Царицыной улице, Протоиерей Иосиф Михайлов с причтом о желающих вступить в брак женихе 10-го класса Александр Сергеевиче Пушкине и невесте г-на Николая Афонасиевича Гончарове дочери его девице Наталии Николаевной Гончаровой обыскивали и по троекратной публикации оказалось: 1-е что они православную веру исповедуют так, как Святая, Соборная и Апостольская Церковь содержит; 2-е между ими плотского, кровного и духовного родства, т. е. кумовства, сватовства и крестного братства по установлению св. церкви не имеется; 3-е состоят они в целом уме и к сочетанию браком согласие имеют вольное, и от родителей дозволенное, жених и невеста первым браком; 4-е лета их правильны, – жених имеет от роду 31 год, а невеста 18 лет. И в том сказали самую сущую правду. Естли-же что из объявленного показания окажется что ложное или что скрытое, за то повинны суду, как духовному, так и гражданскому. Во уверение всего вышеписанного как сами жених и невеста так и знающие состояние их поручители своеручно подписуются. К сему обыску во всем вышеписанным вышеозначенный 10-го класса Александр Сергеев сын Пушкин руку приложил. К сему обыску Наталья Николаевна дочь Гончарова руку приложила. К сему обыску Мать ее колежская ассесорша Наталья Иванова дочь Гончарова руку приложила. К сему, обыску по женихе брат его Поручик Лев Сергеев сын Пушкин руку приложил. К сему обыску по женихе 9-го Класса Алексей Семенов сын Передельский руку приложил. К сему обыску по невесте Коллегский Советник и Кавалер Павел Матвеев сын Азанчевский руку приложил. – К сему обыску по невесте Отец ее, коллегский асессор, Николай Афанасьев сын Гончаров, руку приложил.35 К сему обыску по женихе Коллежский Советник и Кавалер Князь Петр Андреев сын Вяземский руку приложил» («Петерб. Газета» от 27 апреля 1899 г., № 113; Н. Невзоров, «К биографии Пушкина. Материалы из архивов и других малоизвестных источников», С.Пб. 1899, стр. 7–8; факсимиле там же и в «Московском Листке». Прибавление к № 146, 27 мая 1899 г., № 21, стр. 4). Вовремя венчания,36 – по свидетельству кн. Е. А. Долгоруковой – нечаянно упали с налоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. – «Tous les mauvais augures» – сказал Пушкин («Рассказы о Пушкине», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 64, «Русск. Арх.» 1870, ст. 1388); ср. рассказ в «Русск. Стар.» 1880 г., № 1, стр. 148, о том, что, по рассказам, Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест, и что при обмене колец одно из них упало на пол.37 Невеста была очень красива под венцом, – по словам Языкова (который сам на венчании не был) –о«совершенство красоты» («Вестн. Европы» 1897 г., № 12, стр. 603). Один из участников обряда, кн. Павел Петрович Вяземский, тогда десятилетний мальчик, несший образ перед женихом и невестой, рассказывает об обстановке квартиры молодых (в доме Хитровой, на Арбате) и о беседах по возвращении от венца: «По совершении брака в церкви, я отправился вместе с Павлом Войновичем Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана, никогда мною невиданное и не слыханное собрание стихотворений Кирши Данилова. Былины эти, напечатанные в важном формате и переданные на дивном языке, приковали мое внимание на весь вечер... С жадностью слушал я высказываемое Пушкиным своим друзьям мнение о прелести и значении богатырских сказок и звучности народного Русского стиха. Тут же я услыхал, что Пушкин обратил свое внимание на народное сокровище, коего только часть сохранилась в сборнике Кирши Данилова, что имеется много чудных, поэтических песен, доселе неизданных, и что дело это находится в надежных руках [П. В.] Киреевского» (Сочинения кн. П. П. Вяземского, С.-Пб. 1893, стр. 529). Вечером, после венчания, у Пушкина был большой ужин, где распоряжался брат поэта Лев Сергеевич («Рассказы о Пушкине», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 64). Других сообщений об этом дне, к сожалению, мы не имеем и не знаем ни состава гостей Пушкина, ни того, в каком настроении был поэт. Сам он, в одном письме к жене из Москвы, уже от сентября 1832 г. (см. выше, № 511), сообщал ей слышанный накануне «анекдот» о поклоннике Натальи Николаевны – Давыдове, «который, говорят, женится на дурнушке»: «В 1831 году, февр. 18, была свадьба на Никитской в приходе Вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, нещастного любовника венчаемой девицы. А нещастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть и пр., и пр. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что нещастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов, или паче Сорохтин. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?» – На другой день после свадьбы А. Я. Булгаков писал брату о Пушкиных: «Филарет таки поставил на своем, – их обвенчали не у кн. Серг. Мих. [Голицына], а у Старого Вознесения. Никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей. Почему, кажется, нет? И так, совершилась эта свадьба, которая так долго тянулась. Ну, да как будет хороший муж! То то всех удивит, никто этого не ожидает, и все сожалеют о ней. Я сказал Грише Корсакову: «Быть ей milady Byron». On пересказал Пушкину, который смеялся только» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 54). Пушкин, как известно, родился в день вознесенья, и то обстоятельство, что венчаться ему суждено было, более или менее для него неожиданно, также у вознесенья, «он не приписывал одной случайности: важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем вознесенья. Незадолго до своей смерти», по свидетельству Анненкова, «он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей и передал ему твердое свое намерение выстроить, со временем, в селе Михайловском церковь во имя вознесения господня. Упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: «Ты понимаешь, что всё это произошло недаром и не может быть делом одного случая» («Материалы» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 315). Про день после брака мы имеем курьезный рассказ кн. В. Ф. Вяземской, которая, со слов самой H. H. Пушкиной, передавала П. И. Бартеневу о том, что «муж ее в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал ее: К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 307). 20 февраля Пушкин с молодой женой были на балу у Щербининой (быть может, у Анастасии Михайловны, рожд. кн. Дашковой, вдовы бригадира Андрея Евдокимовича и родственницы гр. М. С. Воронцова),38 о чем имеется ценное показание А. И. Кошелева, тогда еще молодого человека, в письме его к кн. В. Ф. Одоевскому от 21 февраля 1831 г.: «Вчера на бале у Щербининой встретил Пушкина. Он очень мне обрадовался.39 Свадьба его была 18-го, в прошедшую среду. Он познакомил меня с своею женою, и я от нее без ума. Прелесть как хороша. Сегодня вечером еду к ним. Пушкин весьма доволен твоим Квартетом Бетговена.40 Он говорит, что это не только лучшая из твоих печатных пьес (что бы немного значило), но что едва когда-либо читали на русском языке статью столь замечательную и по мыслям и по слогу. Он бесится, что на нее мало обращают внимания, он находит, что ты в этой пьесе доказал истину, весьма для России радостную, а именно, что возникают у нас писатели, которые обещают стать наряду с прочими европейцами, выражающими мысли нашего века» («Русск. Стар.» 1904 г., № 4, стр. 206). Затем мы знаем, что 22 февраля Пушкин с женою был на маскараде в Большом Московском Театре, устроенном с благотворительною целью, – в пользу тех, кто пострадал от холеры 1830 г.: сохранением рассказа об этом маскараде и о присутствии на нем Пушкина мы обязаны тому же «вестовщику» А. Я. Булгакову, который писал брату 23 февраля, замечая, что «маскарады как-то не клеятся у нас» и что было «весьма мало масок»: «Был изрядный ужин... За одним столом сидели мы и Пушкин-поэт; беспрестанно подходили любопытные смотреть на двух прекрасных молодых.41 Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все дают преимущество. Князь Дм. Вл. [Голицын, генерал-губернатор московский] подходил к нам два раза и делал honneur du bal. Собрали однакож только тысяч пять... На Пушкина всклепали уже какие-то стишки на женитьбу; полагаю, что не мог он их написать, неделю после венца; не помню их твердо, но вот à pen près смысл:
Хочешь быть учтив – поклонись,
Хочешь поднять – нагнись,
Хочешь быть в раю – молись,
Хочешь быть в аду – женись, –
Как-то эдак. Он, кажется, очень ухаживает за молодою женою и напоминает при ней Вулкана с Венерою» («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 54).42 27 февраля молодые Пушкины дали у себя вечеринку или бал, о котором приглашенный на него А. Я. Булгаков на другой день писал брату:Т«Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я также потанцовал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: «Et moi j'aurais dansé, si j'en avais la force» – говорил он. Ужин был славный; всем казалось странно, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа. Куда рад я был, что это близехонько от нас, что можно было отослать карету домой часов на шесть. Была вьюга и холод, которая и теперь продолжается. Завтра pour la clôture, санное катанье, блины у Пашковых..., а вечером сборище у наших молодых [то есть Долгоруковых]..., а там и покой. Москва тряхнула стариною, веселье за весельеЫ» (там же, стр. 55–56). В этом катанье на трех больших санях, по случаю последнего дня масляницы, 1 марта, участвовали и Пушкины. Благодаря Булгакову мы знаем всех участников веселой поездки и перечислим их здесь по его списку: всё это были московские знакомые Пушкина, почему имена их для нас не безразличны. В первых больших санях находились: Княгиня Крапоткина с дочерью; кн. Александр Долгоруков с женою, кн. Ольгою Александровною, рожд. Булгаковою; Мельгунов [Алексей Степанович] с женою, рожд. кн. Урусовою [Александрою Александровною]; гр. Потемкина [Елизавета Петровна, рожд. кн. Трубецкая, по второму браку Подчаская, посаженая мать Пушкина],43 Кикин с дочерью, кн. Цицианова, Григорий [Римский-] Корсаков, Niedham, Английский путешественник, кн. Алексей Голицын, Свистунов, офицер л.-гв. Конного полка [см. о нем ниже, стр. 290–291, в объяснениях к письму № 427] и А. Я. Булгаков с сыном Костей [род. 17 апреля 1812, ум. 8 декабря 1862].44 – Во вторых больших санях сидели: Александр Пушкин, Мад. Пушкина, рожд. Гончарова, Сергей [Иванович] Пашков и его жена [Надежда Сергеевна, рожд. кн. Долгорукова], дев. Елизавета Нарышкина,45 девица-полька кн. Долгоруковой, Додо Сушкова [впоследствии гр. Ростопчина, поэтесса] и ее гувернантка Мад. Дювернуа, Ломоносов, кн. Платон Мещерский [см. выше, т. II, стр. 74 и 374–375], Сергей Норов и Свиньин. – В третьих больших санях помещались: княгиня Щербатова с дочерьми княжнами Наталией, Анной и Полиной, полковник Лазарев, Владимир Пфелер, Василий Обресков, граф Алексей Бобринский и улан Скарятин («Русск. Арх.» 1902 г. кн. I, стр. 57–58). Из писем, которыми друзья приветствовали его со вступлением в новую жизнь, до нас дошли только два: Плетнева, от 22 февраля, в коем он писал: «Поздравляю тебя, милый друг, окончанием кочевой жизни. Ты перешел в наше состояние истинно гражданское. Полно в пустыне жизни бродить без цели. Всё, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искреннее поздравление мое и Наталье Николаевне: цалую ручку ее» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 224), и Е. А. Карамзиной, которая в теплом письме от 3 марта, показывающем ее искреннее расположение к поэту, писала ему (по-французски): «Задолго до получения вашего письма, милый Пушкин,46 я поручила Вяземскому поздравить вас со счастливым днем и пожелать, чтобы ваше счастье было настолько постоянно и совершенно, насколько это возможно на земле. Спасибо за то, что вы вспомнили обо мне в первые моменты вашего счастья, – это истинное доказательство дружбы. Я повторяю мои пожелания или скорее надежду, что ваша жизнь станет тихой и спокойной настолько же, насколько она была бурной и мрачной до сих пор, что ваша кроткая и красивая избранница будет вашим ангелом-хранителем, что ваше сердце, всегда такое доброе, очистится возле вашей молодой супруги. Божественное милосердие да благословит и да сохранит вас! Я очень бы хотела быть свидетельницей вашего нежного и добродетельного счастья. Вы не усомнитесь в искренности этих пожеланий, как не сомневаетесь в дружбе, которая их внушила той, которая до конца жизни вам преданная – Е. Карамзина. Прошу вас передать Mad. Пушкиной мою благодарность за ее любезные строки и сказать ей, что я ценю ее молодую дружбу, и уверить ее, что, несмотря на мою холодную и суровую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое ее любить, особенно если она упрочит счастие своего мужа. Дочери мои, как вы сами можете представить, нетерпеливо желают познакомиться с прекрасной Natalie» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 228–229). Приятель Пушкина А. Н. Вульф в «Дневнике» своем под 28 марта 1831 г. (около Дубно) лишь кратко отметил: «Сегодня Ушакова брат привез из Москвы известие, что Пушкин наконец женился» («Пушкин и его соврем.», вып. XXI – XXII, стр. 162). H. М. Смирнов впоследствии писал, что «женитьба была его [Пушкина] несчастие» и что «все близкие друзья его сожалели, что он женился. Семейные обязанности должны были неминуемо отвлечь его много от занятий, тем более, что, не имея еще собственного имения, живя произведениями своего пера и женясь на девушке, не принесшей ему никакого состояния, он приготовлял себе в будущем грустные заботы о необходимом для существования. Так и случилось. С первого года Пушкин узнал нужду, и хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало часто его лицо» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. I, стр. 232–233).
– Письмо Пушкина к деду его жены, Афанасию Николаевичу Гончарову (о нем см. выше, т. II, стр. 425 и др.; дату его смерти, в которой мы не были уверены, теперь следует уточнить: он умер в Москве 8 сентября 1832 г., погребен в Полотняном Заводе), в Полотняный Завод, представляет собою типичное письмо младшего родственника к старшему, написанное в обычных для того времени почтительно-торжественных выражениях, нисколько не соответствовавших тем действительным чувствам, какие поэт мог питать (и питал) к несимпатичному семидесятилетнему старику, о котором в дальнейших письмах к близким друзьям (Плетневу и Нащокину) он отзывается весьма нелестно, например: «Дедушка свинья: он выдает свою третью наложницу замуж с 10 000 приданого, а не может заплатить мне моих 12 000 и ничего своей внучке не дает» (см. выше, письмо № 471), несмотря на обещания, высказывавшиеся им устно и письменно (например, в письме от 9 апреля 1831 г. – см. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 234–235).
– Дмитрий Николаевич – Гончаров, брат Н. Н. Пушкиной: о нем см. выше, т. II, стр. 100, 452–453 и др., и в настоящем томе письма № № 514 и 536, и примечания к ним.
– Памятник – бронзовая статуя Екатерины II, находившаяся в подвалах в Полотняном Заводе, о разрешении продажи которой хлопотал «дедушка» Гончаров еще в 1830 г.; см. выше, т. II, в письмах № 341, 349, 354, 357, 358, 360, 361, 371, 372, и выше в письме № 501, а также Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 378, в письме к Пушкину И. П. Мятлева, которому поэт в 1832 г. предлагал купить эту статую.
– Приписка Н. Н. Пушкиной – один из весьма немногих дошедших до нас образчиков эпистолярного слога жены поэта, которая, повидимому не любила писать письма; письма ее к мужу до нас не сохранились [за исключением одного (1834 г.), напечатанного facsimile, с переводом П. Е. Щеголева, в его труде: «Дуэль и смерть Пушкина», 3 изд., Лгр. 1928, стр. 51–52. Ср. ниже, стр. 451–453. – Ред.].
Сноски
29 Дочь бар. С. М. Дельвиг – бар. Елизавета Антоновна Дельвиг – настаивает, однако, на том, что мать ее этот портрет подарила поэту, не взяв с него денег (см.Ц«Историч. Вестн.» 1888 г., № 9, стр. 672; № 10, стр. 263, и № 12, стр. 799–800). Но это неверно (см. письмо Плетнева к Пушкину от 25 июня 1831 г., где он прямо пишет, что отдал бар. С. М. Дельвиг 1000 рублей за портрет («Переписка Пушкина», т. II, Лгр., стр. 289).– Ред.
30 В этих словах нельзя не видеть отповеди по адресу Булгарина-Греча и Полевого за упреки Дельвигу, Пушкину, Вяземскому и их близким в «литературном аристократизме».
31 Хотя 20 июля 1830 г. С. Л. и Н. О. Пушкины официальным письмом на имя А. Н. Гончарова известили его о принятии сватовства сына (см. письмо это вТ«Известиях Калужской Ученой Архивной Комиссии», вып. 1901 г., стр. 8).
32 О чем см. выше, т. II, стр. 102 и 460, и «Историч. Вестн.» 1883 г., № 12, стр. 530.
33 То есть у молодой замужней дочери Булгакова–Ольги Александровны, 28 января 1831 г. вышедшей за кн. Александра Сергеевича Долгорукова. См. о ней «Дневник» Пушкина, под ред. Б. Л. Модзалевского, Пгр. 1923, стр. 213–214, и ниже, в письме № 540.
34 Рассказ цыганки Тани о том, как за два дня до свадьбы она застала Пушкина у Нащокина и спела ему «на счастие», см. выше, стр. 138
35 Княгиня В. Ф. Вяземская вспоминала впоследствии, что «будущего Пушкинского тестя, умоповрежденного Н. А. Гончарова, она видала в церкви Большого Вознесения в Москве и говела с ним в одно время. Он прекрасно говорил по-французски и любил употреблять отменные выражения» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 306).
36 Пушкин венчался во фраке Нащокина, чтобы не тратить денег на заказ нового («Девятнадцатый Век», кн. I, стр. 386, примеч.).
37 «Самая свадьба поэта», говорится в его биографии, составленной под ред. П. А. Ефремова (?), «была ознаменована многими дурными приметами, которые, по народному поверью, не предвещают счастья и долгоденствия молодым. Посещая дом невесты, Пушкин обратил внимание на вывеску гробовщика, жившего насупротив окон квартиры Гончаровых. Это неприятное memento mori заронило в ум Пушкина первую мысль написать «Гробовщика» – одну из повестей Белкина. Эта мысль преследовала поэта до самого дня его свадьбы, до тех пор, покуда не сложилась в изящный рассказ. Заметим еще, что в феврале 1831 года над Москвою тяготело всеобщее уныние, следствие недавней холеры; траурные платья встречались на каждом шагу; рассказы о недавних ужасах эпидемии еще ходили из уст в уста» («Русск. Стар.» 1880 г., № 1, стр. 148). При рассказе о свадьбе Пушкина мы не приводим того, что говорится в пресловутых воспоминаниях племянника поэта, Л. Н. Павлищева, так как они совершенно недостоверны.
38 Ср. однако, у Ю. Н. Щербачева: «Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин», М. 1913, стр. 17 и 182.
39 В «Записках» своих (Берлин 1884, стр. 31) А. И. Кошелев говорит, что «Пушкина я знал довольно коротко: встречал его часто в обществе [в Петербурге]; бывал я и у него; но мы друг к другу не чувствовали особенной симпатии».
40 Рассказ кн. В. Ф. Одоевского: «Последний квартет Бетговена», помещенный в «Северных Цветах на 1831 год» (стр. 101–119 отдела Прозы), с надписью: ь. ъ. й.
41 То есть Пушкину и дочь Булгакова, кн. Ольгу Долгорукову, вышедшую замуж 28 января.
42 28 марта 1831 г. Е. А. Энгельгардт передавал Ф. Ф. Матюшкину эти же «стихи», как сочиненные Пушкиным (см. ниже, стр. 222). Ср. с этими стихами слова Пушкина в черновых набросках «Египетских ночей»: «Но главною неприятностью плотится мой приятель–приписыванием множества чужих сочинений, – как то... о женитьбе, в коем так остроумно сказано, что коли хочешь быть умен – учись, коли хочешь быть в аду – женись» («Русск. Стар.» 1884 г., № 12, стр. 533).
43 О ней см. нашу заметку, по поводу стихов к ней Пушкина, в «Атенее», вып. I–II, Лгр. 1925, стр. 5, 12–13.
44 О нем и об отношениях его к Пушкину см. в работе А. Л. Вейнберг: «К. К. Данзас, секундант Пушкина, и К. А. Булгаков», в «Звеньях», кн. I, М. 1931, стр. 64–76. Ред.
45 Фрейлина Елизавета Ивановна Нарышкина (род. 1791–ум. 1858), дочь посаженого отца H. H. Пушкиной Ивана Александровича Нарышкина (о нем см. «Русск. Арх.» 1897 г., кн. II, стр. 183).
46 Письмо это до нас не дошло, как и другие письма Пушкина к супругам Карамзиным.