Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 22.
|
89. А. А. Бестужеву (стр. 86—87). Впервые напечатано вИ«Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 104,162 и 188 (отрывки), в «Отеч. Зап.» 1855 г., № 6, отд. III, стр. 57—58 (с копии) и в «Полярной Звезде» на 1861 г., Герцена и Огарева, Лондон. 1861 г., стр. 82—83 (полностию); подлинник — в Библиотеке Академии Наук.
— Письмо Бестужева, на которое отвечает Пушкин, до нас не сохранилось.
— Пушкин говорит о небольшой выдержке из своего письма к Бестужеву от 8 февраля 1824 г. (в 75), которую Булгарин напечатал в своих «Литературных Листках» (см. выше, письмо к брату № 78) и которая содержала в себе указание на сердечное увлечение Пушкина М. Н. Раевскою (см. статью П. Е. Щеголева в сборн. «Пушк. и его соврем.», вып. XIV, стр. 131, и П. О. Морозова: Загадочное стихотворение Пушкина — «Столица и Усадьба» 1916 г., № 55, стр. 12). Печатая эту выдержку, Булгарин предпослал ей фразу: «Автор сей поэмы писал к одному из своих приятелей в Петербурге»...
— О 3 строках стихотворенияо«Таврическая Звезда», напечатанных Бестужевым в «Полярной Звезде» и также заключавших в себе интимное признание, видеть которое в печати Пушкину было неприятно, см. выше, в письме к Бестужеву № 73.
— М. Дмитриев — Михаил Александрович (род. 1796, ум. 1866), племянник известного писателя И. И. Дмитриева, питомец Московского Университетского Благородного Пансиона; в это время он служил при МосковскоЫ Архиве Коллегии Иностранных Дел; он был плодовитый писатель и стихотворец, которого, в отличие от дяди, Пушкин и его друзья шутя называли «Лже-Дмитриевым»; в то время он на страницах «Вестника Европы» Каченовского вел полемику с кн. Вяземским о Предисловии последнего к «Бахчисарайскому Фонтану» (см. выше, стр. 318—320). Проявляя в молодости симпатии к старой литературной школе и с жаром защищая ее законы, он впоследствии воздал должное Пушкину и его плеяде и в своем Послании к С. Т. Аксакову (1855), вспоминая времена,
Когда для публики Московской
С старинной злостью Каченовский
И с новой скукой выдавал
Уединенно свой журнал
(в котором некогда сам деятельно участвовал), писал:
Тогда ж и Пушкин, цвет прелестный,
Зацвел и, с первых дней известный,
Ревнуя опытным орлам,
Уж порывался к облакам...
м«Русск. Арх.» 1875 г., кн. II, стр. 225, 226). Его известные воспоминания — «Мелочи из запаса моей памяти» (М. 1863) — содержат много ценных историко-литературных и биографических сведений о писателях конца XVIII — начала XIX в. — Стихотворения М. А. Дмитриева издавались дважды: в 1830 и 1865 гг.
— Писарев — Александр Иванович (род. 1803, ум. 1828), питомец Московского Университетского Благородного Пансиона, талантливый водевилист и сатирик, в своих литературных воззрениях отличавшийсян«едва ли не большею нетерпимостью и пристрастием, чем все остальные члены кружка», к которому он принадлежал («Остаф. Арх.», т. III, стр. 420—421; Сочинения кн. П. А. Вяземского, т. VII, стр. 338—340); числился он при Московской Театральной Дирекции и был «ловкий», по выражению Вяземского, «переводчик французских водевилей и неутомимый поставщик их на Московскую сцену, которая ими только и жила» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 541); товарищ и единомышленник М. А. Дмитриева, он также выступал против Вяземского в полемике по поводу «Разговора», приложенного к «Бахчисарайскому Фонтану». На них были направлены эпиграммы Вяземского: «К журнальным близнецам» (см. выше стр. 326) и Грибоедова: «И сочиняют — врут, и переводят — врут» (см. выше, стр. 327). Полемический задор спорящих сторон поддерживался, между прочим, и свойствами личного характера Писарева. «Он был не без дарования», вспоминал о нем впоследствии Вяземский, — «но, вероятно, вследствие болезненного организма, был раздражителен и желчен. Он меня, не знаю за что, не взлюбил. Не любил он и Грибоедова, который уже пользовался рукописною славою своего «Горе от ума» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 541).
Вот еще эпиграмма Вяземского на «журнальных близнецов»:
Михаил Дмитриев! Теперь ты вовсе чист:
Клеврет твой — Писарев и Каченовский — барин,
А похвалой своей тебе позорный лист
Скрепил Фаддей Булгарин.
(«Остаф. Арх.», т. III, стр. 46).
— Байрон умер 7/19 апреля 1824 г., а Гёте, которому было в 1824 г. уже 75 лет, скончался в 1832 году.
— С фразою «век полемики миновался» ср. слова Пушкина в письме к кн. Вяземскому от апреля 1820 г. (№ 13) о ссоре Фрерона и Вольтера.
— ПушкинТ«вмешался» в полемику кн. Вяземского и М. Дмитриева своим письмом к «Издателю Сына Отечества» (см. выше, № 80), вызванным фразою Дмитриева в его статье в № 5 «Вестника Европы»: «Жаль, что вы напечатали его («Разговор») при прекрасном стихотворении Пушкина. Думаю, и сам автор об этом пожалеет».
—Ч«Братья-Разбойники» были напечатаны в «Полярной Звезде» А. А. Бестужева в К. Ф. Рылеева на 1825 г., стр. 359—367; отдельное издание вышло в Москве в 1827 г. двумя тиснениями. Из смущавших Пушкина слов «поп», «харчевня» и «жид» цензура обратила внимание лишь на первое, которое и было заменено в «Полярной Звезде» тремя точками, а в издании 1827 г. изменено так: «Богатый Жид или убогой»; в письме к Бестужеву от 13 июня 1823 г. № 57) Пушкин высказывал опасение, чтобы «отечественные звуки: харчевня, кнут, острог не испугали нежных ушей читательниц» (см. выше, стр. 51).
— О Н. В. Всеволожском см. в предыдущем письме; Пушкин называет его Аристиппом Всеволодовичем по имени греческого философа V века до Р. Х. Аристиппа, учившего о том, что единственною целью жизни человеЦ должен ставить себе стремление к наслаждениям, — однако без излишеств, — так, чтобы человек владел страстями, а не они им. Тем же именем назвал он однажды и А. Л. Давыдова, в послании к нему (1824 г.): «Нельзя, мой толстый Аристипп».
— ВыражениеП«минутные друзья моей минутной младости» встречается у Пушкина еще в Элегии «Погасло дневное светило» и в письмах к Тургеневу 1821 г. (№ 22) и к Я. Н. Толстому 1822 г. № 42).
— Французская фраза значит: «но он ею располагает уже издавна, — впрочем это составит только 1.000 рублей».
— Мужайся, дай ответ скорей» — переделанный стих из известной Ломоносовской «Оды 9-й: Выбранной из Иова, главы 38, 39, 40 и 41», нач.:
О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь человек!
Внимай, коль в ревности ужасно
Он к Иову из тучи рек.
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая,
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал
И так его на распрю звал:
«Сбери свои все силы ныне,
«Мужайся, стой и дай ответ» и т. д.
90. Князю П. А. Вяземскому (?) (стр. 87—88). Впервые напечатано в Академич. издании Переписки Пушкина, т. I, С.-Пб. 1906, стр. 123, по найденному нами в Остафьевском архиве гр. С. Д. Шереметева подлиннику, писаному карандашом нЦ письме кн. П. А. Вяземского к жене (адрес: «Ее сиятельству княгине Вере Федоровне Вяземской в Одессе, в доме г-жи ДавыдовоС») из Москвы, от 26 июня 1824 г.; на той же странице, где адрес, нарисовано Пушкиным три женских головки, карандашом же. Письмо перепечатано в «Остаф. Архиве», т. V, вып. 1, стр. 19—20, а рисунки воспроизведены на стр. 125. Надо думать, что кн. Вяземская, получив письмо мужа, послала его, по обыкновению, для прочтения Пушкину, который и набросал на нем вышеприведенные строки; эти строки являются частичным повторением мыслей, приведенных в черновике более раннего письма к кн. П. А. Вяземскому — от 4 ноября 1823 г. (№ 63).
— Вольтеру принадлежат исторические труды:о«Век Людовика XIV и Людовика XV» («Siécles de Louis XIV et de Louis XV»), «История Карла XII» («Histoire de Charles XII»), «Летописи Империи и История Парламента» («Annales de l’Empire et Histoire du Parlementa», «История Российской Империи при Петре Великом» («Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand») и др.
— Робертсон, Вильям — шотландский историк (р. 1721, ум. 1793), авторЛ«The history of Scotland» (Lond. 1759) и знаменитой «Истории царствования императора Карла V» «The History of the reign of the Emperor Charles V» (Lond. 1763). 3 vol.; это сочинение, в переводе на французский язык. («Histoire du règne de l’ Empereur Charles-Quint, précédée d’un tableau des progrès de la société en Europe depuis la destruction de l’ Empire Romain jusqu’au commencement du seizième siècle. Par W. Robertson. Traduite de l’Anglois par J. B. A. Suard»..., Paris. 1817, 4 т.), сохранилось в библиотеке Пушкина в прекрасном экземпляре (Б. Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, С.-Пб. 1910, стр. 322); в русском переводе С. Смирнова’«История о Государствовании Императора Карла Пятого» была издана Академиею Наук еще в 1776—1778 гг. (2 части); в 1784 г. Академия издала перевод Робертсоновой «Истории о Америке» (ч. I.). Слов, сказанных Робертсоном о Вольтере, нам найти не удалось.
— Лемонте — Pierre-Edouard иémontey (род. 1762, ум. 1826), член Французской Академии; Пушкин имеет в виду его сочинение «Обозрение монархии Людовика XIV»; эта книга («Essai sur l’Etablissement monarchique de Louis XIV et sur les altérations qu’il éprouva pendant la vie dece prince. Morceau servant d’introduction à une Histoire critique de la France,depuis la mort de Louis XIV; prècédè de nouveaux mémoires de Dangeau contenant environ 1000 articles inédits, sur les événements, les personnes, les usages et les moeurs de son temps: avec de notes autographes, curieuses et anecdotiques ajoutées à ces Mémoires par un courtisan de la même époque, Paris. 1818) сохранилась в библиотеке Пушкина, равно как и другое, более позднее сочинение Лемонте: «Histoire de la Régence et de la Minorité de Louis XV jusqu’au Ministère du Cardinal de Fleury», Paris. 1832, 2 т. (Б. Л. Модзалевский, Библиотеке Пушкина, С.-Пб. 1910 г., стр. 272). — В 1825 г. Пушкин написал статью «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» (напечатана в «Моск. Телегр.» 1825 г., ч. V, № 17), в которой называет Лемонте «знаменитым писателем».
— Юм — David Hume (род. 1711, ум. 1776), мыслитель и историк, родом шотландец, автор сочинений по вопросам этики, религии, философии; наиболее известна егоП«История Англии» (1754—1761, переиздавалась много раз; на французском языке, полностью, издана в 1819—1822 г., в 22-х томах). «Жизнь Давыда Гумма, описанная им самим», в переводе с английского Ивана Маркова, была издана в Москве еще в 1781 г.
— Рабо де Сент-Этьен — Jean-Paul Rabaut Saint Etienne (род. 1743, ум. 1793) — политический деятель Французской революции, авторЌ«Lettres à Bailly sur l’histoire primitive de la Grèce» (1787) и «Précis de l’histoire de la Révolution Française» (1791), продолженной потом Лакретеллем-младшим.
— Фраза «Век романтизма» и т. д. взята из черновика письма Пушкина к кн. Вяземскому от 4 ноября 1823 г., № 63.
— Лавинь — известный французский поэт и драматург Casimir Delavigne (род. 1793, ум. 1843).
— О сетях Аристотеля см. выше, стр. 286.
— Перевод французской фразы: «Все сборники новых стихотворений, так называемых Романтических — позор французской литературы»,
— О Ламартине см. выше, стр. 286, 300; его стихотворенияИ«Наполеон» и «Умирающий поэт» («Napoléon» и «Le poëte mourant») — составляют 7 и 5 «méditations» в его «Nouvelles Méditations poétiques» («Новые поэтические размышления», изд. 1824 г.); один стих из пьесы «Умирающий поэт» Пушкин, как мы видели, цитировал в письме к Л. С. Пушкину еще от начала января 1824 (№ 72, стр. 68).
— Фраза «Никто более меня» и т. д. и следующая взяты из черновика письма к кн. Вяземскому от 4 ноября 1823 г. (№ 63).
— Карбонаризм (от итальянского слова carbonaro, т.-е. угольщик) — значит заговорщичество; происходит от названия тайного революционного общества карбонариев в Италии; Пушкин употребил это слово вообщь в смысле крайнего свободомыслия (в литературе).
— Пушкин оказался пророком: именно во Франции, отечестве классиков, Расина и Буало, появился первый и наиболее яркий представитель нового романтического направления или школы, ударившейся в «бешеную свободу»; ср. ниже, стр. 132, то же суждение в письме к Вяземскому (№ 144).
91. А. И. Тургеневу (стр. 88). Впервые напечатано в «Вестнике Европы» 1880 г., № 12, стр. 820—821, И. С. Тургеневым, вместе с письмом Пушкина к С. И. Тургеневу (см. выше, № 27) и письмом отца поэта, С. Л. Пушкина, к А. И. Тургеневу, при таком объяснительном сообщении великого писателя, пламенного почитателя поэта: «Эти документы находились в архиве покойного Николая Ивановича Тургенева и с обязательной готовностью сообщены мне его семейством. Считаю излишним распространяться об их важности, особенно в нынешнее время, когда общественное внимание с новой силой обращено на все, касающее до Пушкина. Письмо Сергея Львовича (отца Александра Сергеевича) — знаменательно тем, что свидетельствует о деятельном участии Александра Ивановича Тургенева в судьбах нашего великого поэта, о том участии, которым по праву гордится все семейство Тургеневых. Одно из писем поэта, написанное в Кишиневе, вскоре после его ссылки, адрессовано Александру Ивановичу; другое из Одессы — младшему из братьев Тургеневых, Сергею Ивановичу, только что возвратившемуся из Константинополя, где он состоял секретарем при посольстве; оба письма бросают яркий свет и на тогдашнее положение поэта, и на строй его мыслей и убеждений. Ив. Тургенев». — В письме же С. Л. Пушкина говорилось: «Я бы желал, чтоб в заключении биографических записок о покойном Александре сказано было то, что сохранится в сердце и памяти моей до последней минуты моей жизни. Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в Сарско-Сельской импер. Лицей и ровно через 25 лет он же проводил тело его на вечное, последнее жилище. Вот, почтеннейший и любезный Александр Иванович, записка, которую я просил бы вас передать кн. П. А. Вяземскому, как одному из издателей собрания сочинениев Александра. — Да узнает Россия, что вам она обязана любимым ею поэтом; а я, как отец, поставляю за утешительную обязанность изъявить вам все, чем исполнено мое сердце. Неблагодарность никогда не была моим пороком. Простите, будьте везде счастливы, как будете везде любимы. — Не знаю, увижу ли вас, но покуда жив, буду любить и вспоминать о вас с благодарностию. — Искренно почитающий вас Сергей Пушкин. — Июня 4-го 1837. Москва».
— Подлинник письма Пушкина (на бумаге вод. зн. Bondon 1821) — в Библиотеке Академии Наук, в архиве Тургеневых («Пушк. и его совр.» вып. II, стр. 8).
— Решение участи Пушкина последовало уже 8 июля, по докладу гр. К. В. Нессельроде Александру I; однако, поэт не знал еще, что исключение его из службы уже состоялось и что уже 11 июля Нессельроде писал гр. М. С. Воронцову, что, вследствие его ходатайств, им сделано распоряжение о высылке Пушкина из Одессы во Псков; 12 июля Нессельроде дал знать генерал-губернатору Псковской и Прибалтийских губерний маркизу Ф. О. Паулуччи, что он должен принять надлежащие меры строгости по отношению к поэту, которого-де не удалось «привести на стезю добра и успокоить избыток воображения, к несчастью, не всецело посвященного развитию русской литературы — природному призванию г. Пушкина, которому он уже следовал с величайшим успехом» («Пушк. и его совр.», вып. XVI, стр. 67, и «Русск. Стар.» 1908, № 10, стр. 109—111). Тургеневу об этом было уже известно, так как еще 1 июля он писал кн. Вяземскому: «Гр. Воронцов прислал представление об увольнении Пушкина» (и т. д., — см. выше, стр. 333). — 7 июля кн. В. Ф. Вяземская писала своему мужу, давая отвыв о Пушкине: «Мы с ним в прекрасных отношениях; он забавен до невозможности. Я браню его, как будто бы он был моим сыном. Знаешь ли ты, что он подал прошение об отставке?» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 119), а 11 числа сообщала, что «дает читать письма князя
Пушкину», который всегда смеется, как сумасшедший», и прибавляет, что «начинает его любить любовью дружбы», что накануне провела с Пушкиным около часа на берегу моря под сильным дождем, чтобы поглядеть на корабль, разбитый бурей»,и что поэт «сидит без гроша» (стр. 121, 122, 123); на другой день после письма Пушкина к Тургеневу, 15 июля, княгиня писала мужу: «Пушкин скучает гораздо больше, чем я, ибо три дамы, в которых он был влюблен, недавно уехали. Что́ ты скажешь? Это в твоем вкусе. К счастию, одна из них на днях возвращается, и я ему предсказываю, что вы с ним часто будете соперниками» (стр. 125); 18 июля княгиня еще ничего не знала о грозившей Пушкину высылке (стр. 127—128), как и 19, когда весело сообщала своему мужу: «Пушкин так настоятельно просит меня доставить ему наслаждение читать твои письма, что, несмотря на твое сквернословие, я даю их ему, но под условием, чтобы он читал их про себя, но когда он хохочет, я смеюсь до слез вместе с ним. Ты найдешь, что я сделалась бесстыдницей», — а далее спрашивала, почему князь так мрачно смотрит на дело Пушкина, о котором они ничего не знают в виду отсутствия Воронцова, уехавшего незадолго перед тем в Крым. Вяземской представлялось, что Пушкин виноват только в ребячестве, да в том, что вознегодовал на свою посылку «на саранчу» (стр. 130—131). Между тем, в Петербурге разнесся слух о смерти Пушкина: так, 15 июля К. Я. Булгаков писал брату в Москву, что у Д. В. Дашкова «кто-то сказывал новость, которой я, однако, не верю, ибо, конечно, из Одессы мне кто-нибудь бы написал. Сказавший слышал, — от кого, не знаю, — что молодой поэт Пушкин застрелился. Вернее то, что он отставлен. Не ужился с Воронцовым, — этого я понять не могу» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 64). В ответ на это А. Я. Булгаков 21 июля отвечал брату из Москвы: «Вяземский не думает, чтобы известие о смерти Пушкина поэта было справедливо, да и ты сам того же мнения, он имеет свежее письмо от жены. Она ему не пишет ничего, а только говорит о ссоре Пушкина с Воронцовым и обвиняет забубенную молодую голову стихотворческую. И подлинно, чего ожидать от того, кто не умел ужиться с таким начальником, как Воронцов? Он, кажется, писал вздоры на его счет в Петербург, а Воронцов за это платил ему ласкою и добром; дал ему комиссию какую-то по саранче, а он, чем повиноваться, подал в отставку» («Русск. Арх.» 1901, кн. II, стр. 71). «Я не верил с самого начала самоубийству Пушкина», — отвечал К. Я. Булгаков 25 июля: «Он, может быть, душу свою погубит, а тело — никогда. Я слышал, что он исключен из списков служащих и велено жить в деревне у отца. Вот и таланты без поведения плохое дело. Я думаю, ему лет 25, а карьеру свою кончил не весьма лестным образом. Подлинно, кто с Воронцовым не ужился, тот вряд с кем уживется. Тургенев был у меня, тебе кланяется и говорит, что Пушкин не исключен, а просто отставлен и велено жить у отца в деревне» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 65—66). А. Я. Булгаков в свою очередь отзывался 31 июля: «О Пушкине, несмотря на прекрасные его стихотворения, никто не пожалеет. Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а и с ним не ужился этот повеса. Будет, живучи в деревне, вспоминать Одессу, да нельзя уже будет пособить. Василий Львович prétend que cela tuera le père» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 74). Ср. ниже, стр. 344.
— Вандал (по имени дикого германского племени, опустошившего Европу в V веке) — человек, презирающий науки и искусства и не уважающий их произведений. Мнение Пушкина о Воронцове объясняется, конечно, его раздражением на своего начальника, так как Воронцов, при обычных качествах придворного человека, отличался своим образованием и был несомненно просвещенным администратором. Ср. отзыв о нем гр. Л. Н. Толстого в «Хаджи-Мурате» и в черновиках к нему.
— Хам — слово, введенное в употребление Н. И. Тургеневым: в дневнике своем под 27 ноября 1818 г. он записал: «Сегодня обедал у М. В. Гурьева. Болтали. И мне приятно было слышать, что мое слово хам употребляется некоторыми. Авторское самолюбие» (Турген. Архив в Библиотеке Академии
Наук, папка № 212). А. И. Тургенев в письме к брату Сергею от 8 сентября 1819 г. тоже писал, что хам — «техническое слово, введенное во всеобщее употребление братом Николаем» (там же, папка № 384). Ср. ниже, в письме Пушкина к П. П. Каверину от 18 февраля 1827 г., а также в статье Н. К. Кульмана: «Из истории общественного движения в России в царствование Александра I» — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.», т. XIII, кн. 1, стр. 118, примеч.
— Об Инзове, начальнике Пушкина в Кишиневе, см. выше, стр. 231—232. Инзов был масоном в принадлежал к ложе Золотого Шара в Гамбурге р«Русск. Стар.» 1907 г., № 6, стр. 660); известный М. Л. Магницкий в своем докладе Николаю I (1831 г.) называл Инзова в числе масонов-мартинистов: «Один из оставшихся от того времени мартинистов», говорит он: «генерал Инзов, управляет, кажется, ныне чем-то в Бессарабии и был постоянно покровительствуем методистами и давал, в свое время, убежище Линделю, когда его гнали в Одессе» («Русск. Стар.» 1899 г., № 2, стр. 292). — Сохранился черновой набросок стихотворения Пушкина (1822 г.), в котором он упоминает о домашнем аресте, под который он был посажен Инзовым за то, что побил Молдавского боярина Т. Балша:
Мой друг, уже три дня
Сижу я под арестом
И не видался я
Давно о моим Орестом:
Спаситель молдаван.
Бахметьева Наместник,
Законов провозвестник,
Смиренный Иоанн [т. е. Инзов]
За то, что Ясский пан,
Известный нам болван
Мазуркою, чалмою,
Несносной бородою,
И трус, и грубиян
Побит немножко мною,
И что бояр пугнул
Я новою тревогой, —
К моей коморке строгой
Приставил караул....
В своемЧ«Воображаемом разговоре с имп. Александром I» (1825 г.) Пушкин писал про Инзова, противопоставляя его гр. Воронцову: «Инзов меня очень любил, за всякую ссору с молдаванами объявлял мне комнатный арест и присылал мне, скуки ради, французские журналы.... Генерал Инзов — добрый и почтенный старик; он — русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая [ср. также выше, в письме № 84] всем известным и неизвестным своим соотечественникам; он уже не волочится, ему не 18 лет; страсти если и были в нем, то уж давно исчезли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что со всеми вежлив. Он не опрометчив, не верит пасквилям»... По общему своему духовному складу Инзов был мистик, человек мягкий и благожелательный и при том большой оригинал. Сообщая Пушкину, в начале 1831 г., новости об его прежних Кишиневских знакомых, Н. С. Алексеев писал про Инзова, что тот «поселился в Белграде настоящим Бюфоном и Бонетом, разводит сады, кормит птиц, делает добро, и без него все управление идет своим порядком или беспорядком» (Переписка Пушкина, Акад. изд., т. II, стр. 216). Пушкин в Кишиневе жил в доме Инзова, где помещался в одной из комнат нижнего этажа.
— Революция в Испании происходила в 1820 г. (см. выше, в конце письма Пушкина от 4 декабря 1820 г. к Н. И. Гнедичу, № 17, и стр. 219).
— Кортесами называется Парламент в Испании, где конституционный образ правления введен был в том же 1820 г. благодаря усилиям конституционалистов-кортесов, которые и дали название Представительному Собранию.
— С увольнением 15 мая 1824 г. князя А. Н. Голицына от Министерства Народного Просвещения и с назначением на его место А. С. Шишкова, А. И. Тургенев, бывший при Голицыне Директором Департамента Духовных Дел, также был уволен (17 мая). В отставке этой сыграли роль Аракчеев, митр. Серафим, архим. Фотий и известный Магницкий. По поводу отставки Тургенева А. Я. Булгаков писал своему брату: «Мне очень жаль Тургенева. Нет сомнения, что он малый честный, благонамеренный и много делал добра. Про него, не ругая, однако же, как князя [Голицына], говорят: «Туда и дорога, — мартинист! Пора их всех истребить!» Общее мнение столь поражено карбонарами, что все секты относят к ним» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 59—60). Свидевшись затем с Тургеневым в Москве, в сентябре 1824 г., тот же Булгаков, описав брату своему это свидание, во время которого Тургенев поразил его своею рассеянностью и торопливою бестолковостью, прибавлял: «Экий человек! Вот и умен, и добр, и честен, но этакая ли голова, а часто и язык должны быть у директора департамента? Тургенев очень далеко мог бы итти, но поведение его истинно одобрить нельзя. Не разбирает, перед кем что говорить надобно и можно, а все это передается дальше с прибавлениями.... Я даже удивляюсь, как он так долго был на своем месте. Я люблю душевно Александра, — душа, конечно, ангельская, готовая всегда к добру, но в службе это недостаточно. Не время теперь говорить это, но так сорвалось, болтая с тобою».... («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 82).
— Княгиня Волконская и ее дочь — Софья Григорьевна, рожд. Волконская же (род. 1786, ум. 1868), жена генерал-адъютанта и члена Государственного Совета кн. Петра Михайловича Волконского, впоследствии Министра Двора, фельдмаршала и светлейшего князя, родная сестра декабриста С. Г. Волконского, женатого на М. Н. Раевской; это была женщина весьма оригинальная, крайне своеобразная. Она проводила лето в Одессе, на морских купаньях, вместе со своею единственною дочерью — красавицею, княжною Александрою (Алиною) Петровною (род. 1804, ум. 1859; с 1839 г. — замужем за П. Д. Дурново). Они постоянно видались с кн. В. Ф. Вяземскою (в письмах которой к мужу, равно как и в переписке Тургенева с кн. П. А. Вяземским так много о них упоминаний — см. «Остаф. Арх.», т. III и т. V вып. 2), а следовательно и с постоянным тогдашним ее спутником Пушкиным. Княгиня возвращалась тогда из Одессы (где, в Ришельевском Лицее, учились ее сыновья) с дочерью, направляясь в подмосковное имение Суханово. Осенью этого же года Тургенев писал, из Петербурга, Вяземскому: «Что за умная прелесть Алина!.. Я повадился к ним снова ездить и... восхищаюсь умом и просвещением и добродушием Алины. Ее прямо можно послать посольшей в Париж, — и лицом в грязь не ударит» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 87—88). О кн. С. Г. Волконской и ее дочери см. в «Архиве декабриста С. Г. Волконского», под ред. кн. С. М. Волконского и Б. Л. Модзалевского, т. I, Пгр. 1918. Восторженный отзыв Пушкина о княжне Алине Волконской подтверждается единодушными мнениями о ней Жуковского, поэта Козлова, Гоголя и др.
— К. А. Карамзина — жена историографа Н. М. Карамзина.
— Княгиня Голицына — Евдокия Ивановна.Я«Княгиня Ночная» (см. выше, стр. 222, 294), известная между прочим своими монархическими убеждениями; ср. в конце письма Пушкина к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 г. № 68).
— Французская фраза значит: «конституционной или анти-конституционной, но всегда столь же достойной обожания, как и свобода».
92. Князю П. А. Вяземскому (стр. 89). Впервые напечатано в «Русск. Арх.». 1874 г., кн. I, ст. 136—137; подлинник (на бумаге вод. зн. Bondon 1821) был в Остафьевском архиве гр. С. Д. Шереметева.
— В письме к жене от 1 июля 1824 г. (из Остафьева в Одессу) кн. П. А. Вяземский писал по адресу Пушкина: «Скажи ему, чтобы он не дурачился, то-есть не умничал, ибо в уме или от ума у нас и бывают все глупости. Пускай перенимает он у меня! Я глупею à vue d’œil [заметно]» («Остаф. Архив», т. V, вып. 1, С.-Пб. 1909, стр. 24). Отзываясь на эту «брань», Пушкин 15 июля и отправил Вяземскому свое последнее, известное нам письмо из Одессы. — Уведомив 11 июля гр. М. С. Воронцова о высылке поэта во Псков, гр. К. В. Нессельроде 12 числа сообщил копию с этого письма своего и маркизу Ф. О. Паулуччи, говоря, что Пушкин «не оправдал надежды Правительства, что служба при Инзове и графе Воронцове вернет его на добрый путь и успокоит его воображение, к несчастию, посвященное не исключительно русской литературе, его естественному призванию», и что поэт отдается под надзор местных властей (Отч. имп. Публ. Библ. за 1900 и 1901 г., С.-Пб. 1905, стр. 232). 15 июля маркиз Паулуччи уже предписал Псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу учредить надзор за Пушкиным, когда он приедет, а 24 числа Воронцов, тогда находившийся в Симферополе, предписал Одесскому градоначальнику гр. А. Д. Гурьеву призвать Пушкина, объявить ему о его высылке и немедленно отправить во Псков, взяв с него подписку в том, что он поедет безостановочно, по назначенному ему маршруту, через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск (минуя Киев), и, по приезде во Псков, явится к губернатору; взятая от Пушкина подписка была от 29 июля, написана была собственноручно Пушкиным и составлена в следующих выражениях: «Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от Г-на Одесского Градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу; а по прибытии в Псков явиться лично к Г-ну Гражданскому Губернатору. Одесса. [Июля] 29 дня 1824. Коллежский секретарь Александр Пушкин». — О выдаче Пушкиным подписки гр. Гурьев в тот же день уведомил Воронцова и Псковского гражданского губернатора. Через сутки, 30 июля, поэт уже выехал из Одессы. В Чернигове он встретил молодого поэта А. И. Подолинского, ехавшего в Киев, и передал ему тут же написанную записку к генералу Н. Н. Раевскому («Русск. Арх.» 1872 г., ст. 862—863; записка эта до нас не сохранилась). — Подолинский, вспоминая впоследствии о встрече своей с Пушкиным в Чернигове, в гостинице, писал: «Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого, по месту прогулки и по костюму, принял за полового. Наряд был очень непредставительный: желтые, нанковые, небрежно надетые шаровары и русская цветная измятая рубаха, подвязанная вытертым черным шейным платком; курчавые, довольно длинные и густые волосы развевались в беспорядке. Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: «Вы из Царскосельского Лицея?» На мне еще был казенный сюртук (Петербургского Университетского Благородного Пансиона), по форме одинаковый с лицейским. Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо. «А! Так вы были вместе с моим братом», возразил собеседник. Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию. — «Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем Пансионе». — Слава Пушкина светила тогда в полном блеске, вся молодежь благоговела пред этим именем, — и легко можно себе представить, как я, семнадцатилетний школьник, был обрадован неожиданною встречею и сконфужен моею опрометчивостью. Тем не менее мой спутник и я скоро с ним разговорились. Он рассказал нам, что едет из Одессы в деревню, но что усмирение его не совсем еще кончено и смеясь показал свою подорожную, где по порядку были прописаны все города, на какие именно он должен был ехать. Затем он попросил меня передать в Киеве записку генералу Раевскому, тут же им написанную. Надобно было ее запечатать, но у Пушкина печати не оказалось. Я достал свою, и она пришлась кстати, так как вырезанные на ней буквы А. П. как раз подходили и к его имени и фамилии...» («Русск. Арх.». 1872 г., ст. 862—863). Продолжая путь к Северу, Пушкин 5 августа был в Могилеве (см. «Русск. Стар.» 1876 г., т. XV, стр. 464—465 и «Русск. Арх.» 1900 г., кн. I, стр. 449—450), 8 числа останавливался у помещика И. С. Деспота-Зеновича (см. записку к нему № 93) и 9 числа приехал в Михайловское, где застал своих родителей — С. Л. и Н. О. Пушкиных, брата Льва и сестру Ольгу. — Между тем, еще 27 июля кн. В. Ф. Вяземская писала своему мужу из Одессы: «Мы попрежнему ничего не знаем об участи Пушкина, — даже графиня [Воронцова], которой, как и тебе, известно лишь то, что он должен оставить Одессу. Муж ее просто сказал, что Пушкину нечего делать в Одессе, но мы не знаем, чем все это кончится. Мне будет ужасно тяжело, если он покинет город, пока я еще буду здесь, а еще более — если мы здесь совсем поселимся; я очень его люблю, и он позволяет мне бранить его, как своей матери; из этого сейчас ничего не выходит, но все лучше, чтобы он привык слышать правду» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 136—137). 4 августа она уже писала мужу, что очень огорчена «изгнанием» Пушкина, что написала ему письмо (оно до нас не сохранилось) и что очень о нем сожалеет, «так как на него она перенесла все свои Одесские симпатии» (там же, стр. 137—139). По Москве около того времени, как сказано было выше (стр. 340), распространился почему-то слух, что Пушкин застрелился. Сообщая об этом жене своей 21 июля, Вяземский прибавлял: «Я так уверен в пустоте этого слуха, что он меня нимало не беспокоит. Я надеюсь, что Пушкин никогда не будет убит, — разве каким-нибудь животным» (там же, вып. I, стр. 33), а 24 снова спрашивал: «Пушкину кланяюсь. Что его дело? Авось обоймется [sic]! А здесь все еще говорят, что он застрелился, и Тургенев то же пишет мне из Петербурга» (там же, стр. 35). 27 числа он же писал, все еще не зная, что судьба Пушкина уже решена: «Если Пушкину есть возможность оставаться в Одессе, то пусть остается он для меня, чтобы провести несколько месяцев вместе. Мы создали бы вместе что-нибудь! А если он застрелился, то надеюсь, что мне завещал все свои бумаги. Если и вперед застрелится, то прошу его именно так сделать. Бумаги мне, а барыш — кому он назначит. Вот так! Теперь умирай он себе, сколько хочет. Я ему не помеха!» (там же, стр. 37). Только к 31-му Вяземский узнал о решении участи Пушкина и писал: «Надобно было дарование уважить! Грустно и досадно!» (там же, стр. 39). Вспоминая впоследствии об эпизоде высылки Пушкина, кн. В. Ф. Вяземская рассказывала, что он прибегал к ней и, жалуясь на Воронцовых, говорил, что подаст в отставку. Когда решена была его высылка из Одессы, он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека от княгини Вяземской» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 306). Вяземский еще спустя две недели после того, что узнал о ссылке поэта, не мог успокоиться и писал А. И. Тургеневу 13 августа: «Последнее письмо жены моей наполнено сетованиями о жребии несчастного Пушкина. Он от нее отправился в свою ссылку; она оплакивает его, как брата. Они до сей поры не знают причины его несчастия. Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство — заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской? Правительство, верно, было обольщено ложными сплетнями. Да и что такое за наказание за вины, которые не подходят ни под какое право? Неужели в столицах нет людей, более виноватых Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью? А тут за необдуманное слово, за неосторожный стих предают человека на жертву... Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина. В его лета, с его душою, которая также кипучая бездна огня (прекрасное выражение Козлова о Байроне), нельзя надеяться, чтобы одно занятие, одна деятельность мыслей удовольствовали бы его... Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку Пушкина, как на coup de grâce [смертельный удар], что́ нанесли ему. Не предвижу для него исхода из этой бездны. Неужели не могли вы отвлечь этот удар? Да зачем не позволить ему ехать в чужие краи? Издание его сочинений окупит будущее его на несколько лет. Скажите, ради бога, как дубине Петра Великого, которая не сошла с ним в гроб, бояться прозы и стишков какого-нибудь молокососа? Никакие вирши... не проточат ее!..» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 73—74). — Карамзин поздно узнал об участи, постигшей поэта, и только 17 августа писал Вяземскому: «Поэту Пушкину велено жить в деревне отца его — разумеется до времени его исцеления от горячки и бреда. Он не сдержал слова [не писать ничего против правительства], мне им данного в тот час, как мысль о крепости ужасала его воображение: не переставал врать словесно и на бумаге, не мог ужиться даже с графом Воронцовым, который совсем не деспот!» («Стар. и Новизна», вып. I, стр. 156).
— Князь Вяземский одно время, по советам жены, подумывал было ехать в Одессу, но это предположение не осуществилось.
— Кюхельбекер в это время был в Москве, где занят был изданием, вместе с кн. В. Ф. Одоевским, литературного сборника «Мнемозина». Между тем, друзья, — в том числе Вяземский, хлопотали о переводе его на службу на юг; было предположение устроить его к гр. М. С. Воронцову или к гр. А. Д. Гурьеву (Одесскому градоначальнику), но, после предварительных шагов кн. В. Ф. Вяземской, эту мысль пришлось оставить и обратить взоры сперва на кн. П. П. Трубецкого (Начальника Одесского Таможенного Округа), а затем на генерала гр. И. О. Витта, Начальника военных поселений в Новороссийском крае; по письму кн. П. А. Вяземского Пушкин даже взялся составить о Кюхельбекере особую записку — для представления ее гр. Витту. — но из всех хлопот этих ничего не вышло («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 110, 113, 121 и др.). Ср. выше, стр. 333.
— Письмо Пушкина к Кюхельбекеру, о коем он упоминает, до нас не сохранилось.
— В «Мнемозине» «Братья-Разбойники» не были напечатаны, а появились в «Полярной Звезде» Бестужева и Рылеева на 1825 г. Небольшой отрывок из 1-й главы «Евгения Онегина» был напечатан в «Северных Цветах» бар. Дельвига на 1825 г.
— О «плутне» Ольдекопа см. выше, в письме № 66 и стр. 290—291, и ниже, письма № 98, 107, 116, 118, 20 июля 1827 г. и др.