Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 44.
|
174. П. А. Осиповой (стр. 157—158). Впервые напечатано в Воспоминаниях А. П. Керн — вЗ«Библ. для Чтения» 1859 г., № 4, стр. 133—134 и 139—140 (перевод), а затем — в «Русск. Стар.» 1879 г., т. XXVI, стр. 511—512; подлинник был у М. И. Семевского, выставлявшего его на Пушкинской Выставке 1880 г. (Каталог, стр. 50); нам остался недоступен.
Перевод:м«Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто худо об этом думает. Ах, нужно быть злым, чтобы думать, что переписка может привести к чему-нибудь! Уж не по собственному ли опыту знают они это? Но я прощаю им, сделайте то же и вы и будем продолжать. Ваше последнее письмо (писанное в полночь) прелестно, я от всего сердца смеялся; но вы слишком строги к вашей милой племяннице; правда, она ветрена, но — терпение, — еще каких-нибудь два десятка лет, и, ручаюсь вам, она исправится. Что же касается до ее кокетства, то вы совершенно правы: она приводит в отчаяние. Как не довольствоваться тем, чтобы нравиться своему повелителю г. Керну, коль скоро она имеет это счастье? Так нет, нужно еще кружить голову вашему сыну, своему кузену! Приезжает она в Тригорское, — и ей приходит на ум пленить г. Рокотова и меня; но и этого мало: приехав в Ригу, она видит в ее проклятой крепости проклятого узника — и становится кокетливым провидением этого окаянного каторжника. Но и это еще не все: вы уведомляете меня, что в деле замешаны еще и мундиры! О, к примеру сказать, это уж слишком! Об этом узнает г. Рокотов, и мы увидим, что он скажет на это. Но, сударыня, серьезно ли вы думаете, что она кокетничает равнодушно? Она говорит, что нет, и мне хотелось бы этому верить; еще более успокаивает меня то, что не все ухаживают на один лад, и лишь бы другие были почтительны, робки и деликатны, — вот все, что мне нужно. Благодарю вас, сударыня, за то, что вы не передали ей моего письма: оно было чересчур нежно, а при нынешних обстоятельствах это было бы слишком смешно с моей стороны. Я напишу ей другое, со свойственной мне дерзостью, и решительно порву с нею все сношения; пусть не говорят, что я старался внести смуту в недра семьи; Ермолай Федорович не сможет обвинить меня в том, что я человек без правил; жена его не сможет издеваться надо мною. Как вы любезны, найдя портрет похожим: «смела» и т. д. Не правда ли? Она тоже говорит, что нет, но кончено: я не буду ей более верить. Прощайте, сударыня, вашего возвращения ожидаю я с большим нетерпением; мы позлословим насчет северной Нетти, о которой я всегда буду сожалеть, зачем ее увидел, и еще более, зачем я... Простите это несколько слишком откровенное признание тому, который любит вас очень нежно, хотя и совершенно иначе».
— Письмо это, служащее ответом на несохранившееся до нас письмо П. А. Осиповой и не заставшее ее уже в Риге (она, поссорившись с А. П. Керн за переписку ее с поэтом, выехала обратно в Тригорское), былД вложено в пакет с письмом на имя А. П. Керн от 28 августа (№ 175), и хотя в последнем заключалась просьба к Керн не распечатывать письма к ее тетушке, но это было лишь хитростью со стороны Пушкина: он был уверен, что Керн не удержится и прочтет это письмо, которое поэтому и было почти все заполнено именно ею и рассуждениями о ней; в письме к Анне Петровне от 22 сентября Пушкин с деланой тревогой «умолял» ее не посылать его письмо к Осиповой (см. ниже, письмо № 181).
— Рокотов, — пожилой помещик, сосед Пушкина и Осиповых; см. о нем № 94 и 161 и в объяснениях, стр. 346 и 476.
— Ермолай Федорович — Керн, муж Анны Петровны.
— «Портрет» Керн — ее характеристика, набросанная Пушкиным в письме к П. А. Осиповой — см. выше. № 163.
— О письме к Нетти Вульф см. ниже, в письме к Керн, № 175.
175. А. П. Керн (стр. 158—159). Впервые напечатано в Воспоминаниях А. П. Керн — в «Библ. для Чтения» 1859 г., № 4, стр. 122, 131—133 и
137—139 (перевод), а затем — в«Русск. Стар.» 1879 г., т. XXVI. стр. 509—510; между стр. 510 и 511 дано фотолитографированное в Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг воспроизведение письма, на 2-х лл. почтовой бумаги большого формата; подлинник был у М. И. Семевского: нам остался недоступен.
Перевод:м«Вот письмо к вашей тетушке. Вы можете оставить его у себя, если случится, что их уже нет в Риге. Скажите мне, можно ли быть столь ветренной, как вы? Каким образом письмо, адресованное вам, попало не в ваши, а в другие руки? Но что сделано, то сделано, — поговорим о том, что нам предстоит делать. — Если ваш супруг слишком докучает вам, — бросьте его, но знаете ли как? Вы оставляете там все семейство, берете почтовых на Остров и приезжаете... куда? в Тригорское? Вовсе нет! — в Михайловское. Вот прекрасный проект, который уже четверть часа мучит мое воображение. Но понимаете ли, какое это было бы для меня счастье? Вы скажете мне:¤«А огласка? а скандал?» Кой чорт!. Уже бросая мужа, делают полнейший скандал, и все прочее уж ничто или очень мало. Но согласитесь, что проект мой — романический. Сходство характеров, ненависть к преградам, орган парения, развитый в сильной степени, и пр. и пр. Можете представить себе удивление вашей тетушки. За этим последует разрыв. Вы будете видаться с вашей кузиной тайком, — а это сделает дружбу менее пошлой, и когда Керн умрет, вы будете свободны, как воздух... Итак, что вы на это скажете? Ведь я говорил вам, что способен дать вам совет смелый и внушительный. — Поговорим, однако, серьезно, т.-е. хладнокровно, Увижу ли я вас опять? Мысль, что нет, приводит менЬ в трепет. Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? Влюбиться? Невозможно; прежде всего надобно позабыть ваши спазмы. Покинуть свою родину? удавиться? жениться? Все это сопряжено с большими затруднениями, и мнет претит. Ах, кстати, ваши письма! как я буду получать их? Ваша тетушка не желает этой переписки, столь целомудренной, столь невинной (дак как же иначе... за 400 верст). Вероятно, что письма наши будут перехватывать... прочитывать... истолковывать... и потом предавать торжественному сожжению. Постарайтесь изменить ваш почерк, а там я увижу, но пишите мне, пишите много, — и вдоль, и поперек, и по диагонали (геометрический термин) 1. А главное — дайте мне надежду снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в кого-нибудь другого. Да, я и забыл: я только что написал письмо Нетти, очень нежное, очень униженное. Съ ума схожЮ по Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, я гораздо любезнее в письмах, чем при личных сношениях? Но право, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности: я буду весел в понедельник, восторжен во вторник, нежен в среду, дерзок в четверг, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, — и всю неделю у ног ваших. Прощайте. Не распечатывайте прилагаемого письма: это нехорошо; ваша тетушка на это рассердится. Но подивитесь, как господь бог перемешал все: г-жа Осипова распечатывает письма к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письмо Нетти, — и мы все находим в них нечто назидательное. Положительно, это прелестно!»
— Нетти — кузина А. П. Керн, — Анна Ивановна Вульф; см. о ней выше, № 127 и 170 и в объяснениях, стр. 411—412 и 491.
176. А. Н. Вульфу (стр. 159). Впервые напечатано вЙ«С.-Пб. Ведомостях» 1866 г., № 146 (отрывок) и 157 (полностью) и в «Русск. Арх.». 1867 г., ст. 155—.156; подлинник (на бумаге без вод. зн.) — в Гос. Публичной Библиотеке.
— Письмо писано в Дерпт, куда Вульф поехал из Риги 15 августа,и заключает поручение подтвердить Мойеру просьбу Пушкина не приезжать во Псков для операции его аневризма (ср. выше, письмо Л 160).
— Слова Пушкина о сочинениях, цензоре и наборщике — условные- термины, относившиеся до планов поэта и Вульфа о побеге заграницу, от которых он в то время уже отказался, как от невозможных (ср. в К 171), решив для совета с врачом поехать во Псков. «В неудаче так, казалось, тонко придуманного плана бегства», — пишет М. А. Цявловский: «Пушкин винил друзей и родных и свою досаду по этому поводу излил в резком письме к сестре, получив которое, она целый день плакала» («Голос Минувшего» 1916 г, № 1, стр. 48). Из письма этого, до нас не сохранившегося, известна лишь одна фраза, повторенная Вяземским в его письме к Пушкину от 28 августа: «Mais comme on sera bien aise de me savoir hors de Михайловски, j’attends qu’on m’en signifie l’ordre» [Перевод:м«Но так как будут очень довольны, если я буду не в Михайловском, то я и ожидаю, чтобы мне на то было дано приказание»]. «Да и разумеется», прибавляет Вяземский, — «все любящие тебя порадуются выпуску твоему из Михайловского. Ни сестра твоя, ни брат не поняли смысла этой фразы. Бедная сестра твоя только слез, а не толку добилась из твоего письма. Она целый день проплакала и в слезах поехала в Москву» (Акад. изд. Переписки, т. I. стр. 277). 1 Ср. ниже, стр. 509—512.
— «E tutti quanti» — «со всеми тому подобными» (итальянские слова).
— Латинская фраза: «Vale, mi fili in spirito» [следовало-бы сказать: in spiritu] означает: «Будь здоров, сын мой по духу».
— Языков — поэт, товарищ Вульфа по Дерптскому Университету; как мы видели (см. выше, стр. 475—476), он был посвящен в проект поездки Мойера из Дерпта во Псков, о чем сообщал своему брату. 19 августа оД писал ему же: «Сюда приехал из Пскова [из Риги?] студент здешнего университета, приятель Пушкина; говорит, что Пушкин уже написал два действия своей трагедии «Годунов», что она будет прекраснее всего, им доселе писанного, что «Цыгане» скоро напечатаются, что Пушкин не хотел лечиться у Мойера по тому, что надеялся получить позволение ехать для излечения за границу, что он пишет новую поэму «Эвнух» и проч. и проч.» («Языковский Архив», вып. I, стр. 199).
— По словам П. А. Ефремова, нецензурные стихи ЯзыковаЦ«Подите прочь — теперь не ночь» и проч. прислал Пушкину из Дерпта Вульф (Соч., изд. 1882 г., т. VII, стр. 239, прим.). Начало подражания своего «элегии» Языкова Пушкин, по просьбе Вульфа, сообщил ему в письме от 10 октября (см. ниже, № 184).
177. Князю П. А. Вяземскому (стр. 159—160). Впервые напечатано вФ«Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 421—423; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве.
— О Савелове и его карточном долге см. выше, в письмах № 121, 159 и 169 и в объяснениях, стр. 396 и 489.
— О долге в 600 р. кн. Вяземскому Пушкин спрашивал брата своего Льва Сергеевича в письме в 159 и писал В. И. Туманскому в письме № 169 (см. выше, в объяснениях к письму № 159, стр. 473). Плетнев известил Пушкина о том, что на уплату долга Вяземскому у Льва «денег не достало», — в письме от 26 сентября 1825 г. (Переписка, Акад. изд., т. I, стр. 298, — почему, быть может, настоящее письмо Вяземскому № 177 и можно было бы датировать концом сентября). Об уплате долга Вяземскому Плетнев писал Пушкину 14 апреля 1826 г. (Акад. изд. Переписки, т. I, стр_ 341).
— Пушкин не мог писать Вяземскому «спустя рукова», так как не без основания предполагал, что письма его перлюстрируются на почте.
— Предисловие Лемонте — вступительная статья французского литератора и историка Пьера-Эдуарда Лемонте (Уémontey; род. 1762, ум. 26 июня 1826 г.; отзыв Пушкина о нем, как об историке, см. выше, в письме № 90, а о нем самом — см. в объяснениях к этому письму, стр. 338) к изданию 86 оригинальных басен Крылова в переводе на французский и итальянский языки, предпринятому и исполненному при помощи 59 лиц графом Григорием
Владимировичем Орловым:Х«Fables russes, tirées du Recueil de M. Kriloff et imitées en vers français et italiens par divers auteurs; précédées d’une introduction française de M. Lémontey, et d’une préface italienne de M. Salfi. Publiées par M. le comte Orloff. Ornées du portrait de M. Kriloff et de cinq gravures», Paris. 2 tomes, 1825, 8°. 1 Пушкин знал о предстоящем выходе этого издания и о предисловии Лемонте по двум о нем сообщениям, появившимся в «Московском Телеграфе» (ч. III, № 9, стр. 67—69, и «Прибавление» к № 11, стр. 173—182); он ознакомился с предисловием Лемонте, однако, не по подлинному тексту, а по переводу, помещенному в «Сыне Отечества» 1828 г., ч. CII, стр. 67—87 и 173—189, — и написал о нем особую статью, которая и была напечатана (с подп. Н. К. и пометою: 12 августа) в «Московском Телеграфе» 1825 г., ч. V, № 17, стр. 40—46. В начале статьи он, между прочим, высказывает о Предисловии то же, что и в письме к Вяземскому, — что оно о многом умалчивает: «Многие с большим нетерпением ожидали предисловия Г-на Лемонте; оно в самом деле очень замечательно, хотя и не совсем удовлетворительно. Вообще там, где Автор должен был необходимо писать по наслышке, суждения его могут иногда показаться ошибочными; напротив того, собственные догадки и заключения удивительно правильны. Жаль, что сей знаменитый писатель едва коснулся до таких предметов, о коих мнения его должны быть весьма любопытны. Читаешь его статью с невольной досадой, как иногда слушаешь разговор очень умного человека, который, будучи связан какими-то приличиями, слишком много не договаривает и слишком часто отмалчивается...... Прочитав статью Пушкина, князь Вяземский писал ему из Остафьева 16 октября: «Твоя статья о Лемонте очень хороша по слогу зрелому, ясному и по многим мыслям блестящим. Но что такое за представительство Крылова? Следовательно и Орловский представитель русского народа? Как ни говори, а в уме Крылова есть все что-то лакейское: лукавство, брань из-за угла, трусость перед господами, — все это перемешано вместе. Может быть и тут есть черты народные, но по крайней мере не нам признаваться в них и не нам ими хвастаться перед иностранцами. И ж<...> есть некоторое представительство человеческой природы, но смешно же было бы живописцу ее представить, как типическую принадлежность человека. Назови Державина, Потемкина представителями русского народа — это дело другое; в них и золото и грязь наши par excellence; но представительство Крылова и в самом литературном отношении есть ошибка, а в нравственном, государственном даже и преступление de léze-nation [оскорбление нации], тобою совершенное» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 305).
— Статья «Нью-Стидское Аббатство» — «Из сочинений Лорда Байрона», как прибавлено в оглавлении, — была напечатана в «Московском Телеграфе» 1825 г., ч. V, № 20, стр. 343—357; статья была прислана в редакцию, как означено в примечании на стр. 343-й, и сопровождается предисловием или вступительною заметкою о наследственном и любимом поместье Байрона (которое он должен был продать из-за запущенности своих дел), подписанною, как и одно из примечаний, буквою В. Это и дало Пушкину повод приписать статью кн. Вяземскому. В указанном примечании находятся и слова о Записках Байрона, вызвавшие горячую реплику Пушкина: «Упомянув о переписке Лорда Байрона с другом, заключающей, сверх того, письма его к матери, писанные из Португалии, Испании, Турции и Греции, в 1809-м, 10-м и 11-м годах, и воспоминания и наблюдения, составляющие вместе жизнеописание его от 1803 до 1814 года», В. пишет: «Сим собранием почитатели Байрона обязаны покойному Далласу, пользовавшемуся долгое время доверенностью и приязнью знаменитого своего соотечественника, но в подлиннике не могло быть оно вполне напечатано в Англии, потому что душеприказчики Байрона противились изданию книги и успели испросить от Правительства запрещение к напечатанию оной. Таким образом перевод ее, появившийся в Париже в нынешнем годе, может, за неимением настоящего подлинника, быть некоторым образом почитаем за подлинник, тем более драгоценный, что своеручные Записки Байрона, которые он подарил Т. Муру, также похищены от любопытства современников. Вспомня многие сильные выходки Поэта против некоторых событий отечественных и некоторых соотечественников своих, мы вероятно разгадаем загадку этих насильственных и преступных утаек. В.» (стр. 345). К статье была приложена недурно гравированная картинка с подписью: «Ныо-Стидт, поместье Лорда Байрона»; она была взята из той же книги: «Correspondance de Lord Byron avec un ami... Par feu R. C. Dallas (2 ко.l.. Paris. 1825), сохранившейся в библиотеке Пушкина (Б. Л. Модзалевский Библиотека А. С. Пушкина, стр. 181).
—1 и 2 песни Байронова «Дон Жуана», написанные в 1818—1819 гг., были изданы вместе в 1819 г.; песни 3, 4 и 8, созданные в 1819—1820 гг., вышли в свет вместе в августе 1821 года; 6, 7 и 8 песни изданы были в 1823 г., а 9—16— в 1824 г.; всех песней было 16, а на XIV строфе песни 17-й, начатой в мае 1823 г. и открытой лишь в 1903 г., повествование оборвалось, — и поэма осталась неоконченной.
— Н. Н. Раевский в юные годы Пушкина имел несомненное и благотворное на него влияние, хотя и был на два слишком года моложе поэта: «Едва ли не через Н. Н. Раевского и его сестер», говорит Л. Н. Майков, «он впервые познакомился с Байроном. Есть положительные свидетельства, что под их руководством Пушкин начал учиться английскому языку, а в августе 1820 года, когда он плыл с Раевским на корабле «из Азии в Европу», уже была написана, под живым впечатлением только что прочтенного «Чайльд-Гарольда», элегия «Погасло дневное светило» — первое стихотворение в той полосе творчества Пушкина, когда он платил дань байронизму» (Л. Майков, Пушкин, стр. 140—141). М. В. Юзефович, видавшийся с Пушкиным во время поездки его на Кавказ летом 1829 года, свидетельствует: «Пушкин имел хорошее общее образование. Кроме основательного знакомства с иностранной литературой, он знал хорошо нашу историю и вообще для своего серьезного образования воспользовался с успехом ссылкой [1820 и след. гг.]. Так, между прочим, он выучился по-английски. С ним было несколько книг — и в том числе Шекспир. Однажды он в нашей палатке переводил брату и мне некоторые из него сцены. Я когда-то учился английскому языку, но, не доучившись как следует, забыл его впоследствии. Однако-ж все-таки мне остались знакомы его звуки. В чтении же Пушкина английское произношение было до того уродливо, что я заподозрил его знание английского языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого на другой день я завел к себе его родственника, Захара Чернышева [декабриста], знавшего английский язык, как свой родной, и, предупредив его, в чем было дело, позвал к себе Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, расхохотался: «Ты скажи прежде, на каком языке читаешь?» Расхохотался в свою очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую. Но дело в том, что Чернышев нашел перевод его совершенно правильным и понимание языка безукоризненным» («Русск. Арх.» 1880 г., кн. III, стр. 444—445). М. А. Цявловский в специальном исследовании («Пушк. и его соврем.», вып. XVII — XVIII, стр. 48—73) доказал, что до 1828 года Пушкин самостоятельно по-английски читать не мог, но что с этого года он уже свободно читал на этом языке. Ср. «Моск. Телегр.» 1829 г., № 11, июнь, стр. 390, примеч.
— Поэт Андрей Шенье сделался, по словам Льва Пушкина, «поэтическим кумиром» его брата, который «первый в России и, кажется, даже в Европе достойно оценил его» (Л. Майков, Пушкин, стр. 10); Шенье произнес слова: «Тут было нечто», — по преданию, — перед самою своею казнью (1794); эту же фразу приводит Пушкин и в одном из примечаний (7-м) к своему стихотворению (1825 г.) «Андрей Шенье в темнице», посвященному Н. Н. Раевскому. Едва ли не впервые привел эти апокрифические слова Шенье Шатобриан в своем сочинении «Génie du Christianisme» (1802, 2-de partie, livre III, chap. VI). Кн. Вяземский, в стихотворении своем «Библиотека», напечатанном в «Литературном Музеуме на 1827 г.», стр. 149—160, комментируя стих с упоминанием о Шенье, также привел (стр. 151, примечание) эту фразу французского поэта: «Однако же тут было что-то!» О Шенье см. неоднократные упоминания Пушкина в письмах.
— Записки Байрона, написанные в 1818—1820 гг., были переданы им его другу, поэту Томасу Муру, с правом располагать ими, после смерти поэта, по своему усмотрению. «Когда Мур взял впервые в руки мемуары, трепет овладел им; ему представилось, что он испытывает настроение того, кто открыл бы себе доступ в жилище волшебника и в волнении ждет, — небесные существа или адские видения предстанут там перед ним. Подумалось ему, что в эту минуту бессчетные тысячи современников готовы были бы все отдать за возможность быть в его положении». Затем Мур показывал мемуары многим лицам, «давая тем возможность снимать с них копии, и запродал рукопись Мэррею. По смерти поэта, словно охваченное паническою боязнью, совещание из нескольких пугливых людей приняло решение уничтожить мемуары, — и оно было выполнено в присутствии шести свидетелей, рукопись и копия с нее были разорваны в клочья и сожжены....» (Алексей Н. Веселовский, Байрон. Биографический очерк, 2-е изд., М. 1914, стр. 219—220). Ср. ниже, в объяснениях к письму от 14 августа 1826 г.
— ИзвестныеЙ«Confessions» («Признания», «Исповедь») Жан-Жака Руссо (род. 1712, ум. 1778) были доведены им до 1765 г. и содержали в себе много подробностей его частной, интимной жизни, слишком откровенных, граничивших с цинизмом; их издание в Женеве в 1782 г. произвело сенсацию, и любопытно, что Женевский ученый историк Jean Senebier высказывал сожаление о том, что друзья Руссо не воспрепятствовали появлению в свет его мемуаров.
— «Лалла-Рук» — восточная повесть Томаса Мура (1817) (см. выше, в письме № 31).
— Байрон умер в Миссолонги, греческом городе, прославившемся во время борьбы Греции за освобождение из-под Турецкого ига, в которой Байрон, как известно, принял непосредственное и личное деятельное участие.
— «Писать свои Mémoires заманчиво и приятно»: как раз в следующем письме, к П. А. Катенину, писанном, быть может, в тот же день, Пушкин сообщал, что он «пишет свои mémoires, то-есть переписывает набело скучную, сбивчивую черновую тетрадь». Эти Записки Пушкин должен был в конце 1825 г. уничтожить (см. выше, в письмах № 105, 106, 122, 135 и ниже, в письме от 14 августа 1826 г.), о чем сам впоследствии очень сожалел (см. «Родословную Пушкиных и Ганнибалов»).
178. П. А. Катенину (стр. 160—161). Впервые напечатано в «Материалах» Анненкова, стр. 59—60; подлинник был в руках Анненкова, указывающего и помету штемпеля; ныне неизвестно, где находится.
— Письмо Пушкина служит ответом на письмо Катенина от 9 мая 1825 г. из г. Кологрива (Костромской губернии), близ которого, в имении Шаеве, жил Катенин после своей высылки из Петербурга (см. выше, в письмах №39 и 54). В письме этом Катенин сообщал, что только в конце зимы 1824 г. он узнал, что поэт «опять попал в беду и поневоле живет в деревне», — узнал от его дяди, жившего в Костроме, — т.-е. от тамошнего помещика, двоюродного брата Н. О. Пушкиной — Александра Юрьевича Пушкина (род. в 1777—1779, ум. 7 января 1854 г., в Кинешемском уезде
Костромской губернии 1; далее Катенин благодарил за упоминание его имени в 1-й главе «Евгения Онегина»: «С отменным удовольствием проглотил», писал он, — «г-на Евгения (как по отчеству?) Онегина. Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость и вспомнил наши казармы в Миллионной 2. Хотелось бы мне потребовать от тебя в самом деле исполнения обещания шуточного: написать поэму песен в двадцать пять; да не знаю, каково теперь твое расположение; любимые занятия наши иногда становятся противными. Впрочем, кажется, в словесности тебе неудовольствий нет и твой путь на Парнасе устлан цветами. Еще раз, милый Александр Сергеевич, повторяю мою просьбу: уведоми меня обо всем, — где ты, как ты, что с тобою, как писать к тебе и проч.» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 211).
— «Ты хлопочешь и тягаешься»: Катенин писал Пушкину, что он хотел было писать ему, «но тяжба, хлопоты, неудовольствия, нездоровье, отняли у меня и время, и охоту» (там же, стр. 210).
— «Heu, fugant, Posthume, Posthume, labuntur anni» — «Увы, Постум, бегут, падают годы» — несовсем точная цитата из Горация (Hor. carm., II 14, 1-2):
Eheu fugaces, Postume, Postume,
Labuntur anni...
— Совет Катенину приняться за романтическую трагедию в 18-ти действиях служит ответом на напоминание его об обещании Пушкина написать поэму песен в 25 (см. выше, в выдержке из письма Катенина). Отношения поэта к Катенину не были и не могли быть прямыми и искренними вследствие исключительно-болезненного самолюбия его «Преображенского приятеля» и полного различия их литературного символа веры. Ср. в статье Н. К. Пиксанова: «Заметки о Катенине» — «Пушк. и его соврем.», вып. XII, стр. 60—74 (особенно стр. 69—74).
— Царевна и правительница (1682—1689) София Алексеевна (род. 1657, ум. 1704) смолоду, в стенах отцовского дворца, была усердною посетительницеюЏ«комедийных действ», в исполнении которых, по преданию, принимала и личное участие, а также писала стихи и театральные пьесы. Греч в своем «Опыте краткой истории Русской литературы» (С.-Пб. 1823) приводит (стр. 87) из «Пантеона Российских Авторов» следующие слова: «София занималась и Литературою: писала Трагедии и сама играла их в кругу своих приближенных. Мы читали в рукописи одну из ее Драм и думаем, что Царевна могла бы сравниться с лучшими Писательницами всех времен, если бы просвещенный вкус управлял ее воображением».
— «В Булг.» — т.-е., в Булгаринском театральном альманахе «Руская Талия» (см. выше, в объяснениях, стр. 363 и др.), в котором были напечатаны отрывки из III действия «Андромахи» Расина в переводе Катенина (стр. 182—201); они вызвали горячий обмен мнений журнальной критики (см. С. Л. Бертенсон, П. А. Катенин. Литературные материалы, С.-Пб. 1909, ста 42 и 75).
— «На чердаке Шаховского» — т.-е., в гостях у драматурга кн. Александра Александровича Шаховского, на коего в юные годы, еще лицеистом, с таким ожесточением нападал Пушкин (см. выше, в письме № 2 и выше, стр. 181—182), вскоре, однако, изменивший свое отношение к этому писателю. По свидетельству Анненкова, — со слов, конечно, Катенина, — именно Катенин, в 1818 г., помирил Пушкина с кн. Шаховским: «Он сам привез его к известному комику, — и радушный прием, сделанный им поэту, связал дружеские отношения между ними, нисколько, впрочем, не изменившие основных убеждений последнего. Тогдашний посредник их записал слово в слово любопытный разговор, бывший у него с Пушкиным, когда оба они возвращались ночью в санях от кн. Шаховского. — Savez-vous, сказал Пушкин, qu’il est très bonhomme au fond? Jamais je ne croirai qu’il est voulu nuire sérieusement a Ozerow, ni à qui que ce soit. — Vous l’avez cru pourtant, отвечал Катенин, vous l’avez écrit et publié, voilà le mal». — Heureusement, возразил Пушкин, personne n’a lu ce barbouillage d’écolier; pensez-vous qu’il en sache quelque chose? — «Non, car il ne m’en a jamais parlé». — Tant mieux, faisons comme lui et n’en parlons jamais» («Материалы», изд. 1873 г., стр. 51).
— Венцеслав — трагедия весьма плодовитого французского драматурга Ротру (Jean Rotrou; род. 1609, ум. 1650) — «Venceslas», в 5-ти действиях (1647), признаваемая лучшим из его произведений. Сюжет этой трагедии был заимствован Ротру из испанской пиесы Francesco de Rojas (Рохас): «Нельзя быть отцом короля», отличавшейся всеми свойствами пьес тогдашней испанской школы, но в то же время весьма жизненной и богатой драматическими положениями.
— Жандр — Андрей Андреевич (род. 1789, ум. 1873), с которым юный Пушкин познакомился в кружке драматурга кн. А. А. Шаховского; здесь Жандр встречался также с Грибоедовым и вскоре стал одним из самых близких друзей этого писателя, который участвовал в ранних литературных опытах Жандра («Семела», подражание Шиллеру, 1817; «Притворная неверность», переделка из Барта, 1818). Интересуясь преимущественно театром и драматической литературой, Жандр еще в 1811 г. поставил на сцене Петербургского театра свой перевод комедии «Испытание», затем печатал переводы пиес и статьи по театру и литературе в «Сыне Отечества» и отдельно, переводил, с Катениным, «Баязета» Расина (перевод этот остался неизданным). В «Руской Талии» на 1825 г., изданной Булгариным, Жандр напечатал перевод 1-го действия вышеупомянутой Трагедии Ротру «Венцеслав» (стр. 54—73). 17 октября 1824 г. Грибоедов сообщал Катенину, что «Жандр пробудился из усыпления, переводит Венцеслава необыкновенно хорошо, без рифм — и тем лучше выходит» (Соч., ред. Н.К. Пиксанова, т. III, стр. 162). «По Грибоедова же совету», писал в свою очередь Катенин Бахтину 26 января 1825 г.: «Жандр ленивый перевел вольными стихами, инде с рифмами, а инде без рифм... трагедию Ротруµ«Венцеслав. Почтенная цензура опять запретила ее играть» (Письма. П. А. Катенина к Н. И. Бахтину, С.-Пб. 1911, стр. 74). Сам Пушкин позднее, набрасывая на бумагу свои мысли для предисловия к «Борису Годунову», вспомнил об опыте Жандра: «..... Стих, употребленный мною (пятистопный ямб), принят обыкновенно англичанами и немцами. У нас первый пример оному находим мы, кажется, в Аргивянах. 1 А. Жандр в отрывке своей прекрасной трагедии, писанной стихами вольными, преимущественно употребляет его. Я сохранил цезуру французского пентаметра на второй стопе и, кажется, в том ошибся, лишив добровольно свой стих свойственного ему разнообразия», и т. д. Критик «Московского Телеграфа» (1825 г., ч. I, № 2, стр. 109—170) в рецензии на «Рускую Талию» в свою очередь назвал отрывок из «Венцеслава» «весьма замечательным». «Жалкие ямбы многих стихотворцев», писал он: «заставили некоторых думать, что Александрийские наши стихи не годятся для трагедии. Озеров доказал своим примером, что для истинного таланта нет особенной надобности в том или другом размере: у Озерова Александрийские стихи превосходны. Желание писать другими размерами было у нас давно: Княжнин перевел Титово милосердие вольными стихами, а Родогуну (если не ошибаемся) Александрийскими, без рифм. В. А. Жуковский первый счастливо употребил (особенное стопосложение в переводе Орлеанской Девы: он вмещал в стихах или 5 стоп ямбов с пиррихиями, или прибавлял в конце еще один краткий слог, вмешивал Александрийские стихи, даже употреблял неслыханный размер: 61/2 стоп ямба и пиррихия. Пример Жуковского доказал, что и это, вновь изобретенное им стопосложение можно употреблять в трагедиях. Теперь г. Жандр представляет образчик вольных ямбо-пиррихических стихов беЭ рифм, — и стихи Г. Жандра доказывают, что трагедию можно писать всякими стихами. Нам кажется, что если бы А. С. Пушкин написал трагедию своим любимым четырехстопным ямбическим размером, стихи были бы прекраснЧ». Ср. выше, стр. 444. — Отрывки из «Венцеслава» были напечатаны еще в альм. «Радуга» 1830 г., стр. 153—160. В 1825 г. Жандр служил Правителем Канцелярии Военно-Счетной Экспедиции Военного Министерства; в 1836 г., когда он был Директором Канцелярии Морского Министерства, Пушкин обращался к нему с письмом, ходатайствуя за одного молодого человека, желавшего поступить на службу во флот. Впоследствии А. А. Жандр был членом Адмиралтейств-Совета, сенатором и д. тайным советником. Литературная деятельность его совершенно прекратилась уже в конце 1820-х годов. О нем см. нашу статью в «Русском Биографическом Словаре», 1916 г., и «Алфавит декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 81 и 316.
— О Записках (Mémoires) Пушкина см. в предыдущем письме.
—1-я главаа«Евгения Онегина» была закончена 22 октября 1823 г., 2-я — 8 декабря 1823 г., 3-я — 2 октября 1824 г., 4-я — ко времени написания письма к Катенину, т.-е. не позже 12 сентября 1825 г.
— «Проказы с К...»: Ефремов (изд. 1882 г., кн. VII, стр. 157) раскрывает имя, скрытое Анненковым, — «с Кавериным», — но не знаем, на каком основании; предположение это, однако, вполне вероятно, так как лейб-гусар Петр Павлович Каверин (род. 1794, ум. 1855), воспетый юным Пушкиным (1817 г.), был известен как большой повеса, шутник и проказник, организатор всевозможных шалостей, похождений, — не всегда невинных, но всегда веселых и забавных (см. Ю. Н. Щербачев, Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин, М. 1913, стр. 44—47 и 60—61; Ю. Н. Щербачев полагает, что под К. следует «несомненно» видеть Каверина: стр. 59 и 159).
— Театральный майор — Денисович, с которым у юноши Пушкина произошла крупная ссора в ту пору Петербургской его жизни (в зиму 1819—1820 г.), когда он, по выходе из Лицея, отдавался всем развлечениям светской жизни в кругу представителей золотой молодежи, будучи постоянным посетителем театра и его кулис и участником всех событий и эпизодов театральной жизни. Ссора с Денисовичем, по словам романиста И. И. Лажечникова, произошла у Пушкина из-за того, что, будучи в театре на какой-то пустой пиесе и сидя рядом с майором, он, недовольный игрой, «зевал, шикал, говорил громко «несносно»! Соседу его пиеса, повидимому, очень нравилась. Сначала он молчал, потом, выведенный из терпения, сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь попрежнему. Тут Денисевич объявил своему неугомонному соседу, что потребует полицию вывесть его из театра. — «Посмотрим», — отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать. Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была бы кончиться ссора наших противников, но мой витязь не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре. «Молодой человек», сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец: «Вы мешали мне слушать пиесу ....это неприлично, это невежливо». — «Да, я не старик», отвечал Пушкин: «но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить это мне. Где вы живете?» Денисевич сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий вызов?...«Буду», отвечал Пушкин. На другое утро, по словам Лажечникова, жившего тогда в одной квартире с Денисевичем, поэт явился в сопровождении двух офицеров гвардейцев — адъютанта и фронтового [не был-ли последний — Катенин?] — для исполнения дуэли, но тут Лажечников, узнав, что приехавший статский — Пушкин и желая спасти его от опасности, ему грозившей, вызвал Денисевича в другую комнату и старался убедить его извиниться перед Пушкиным. Это ему удалось, — и Пушкин, удовлетворенный, уехал (см. И. И. Лажечников, Знакомство мое с Пушкиным, — Соч., т. VII. С.-Пб. 1858, стр. 307—317). Впоследствии, в письме своем к поэту из Твери от 13 декабря 1831 г., Лажечников, посылая свой роман «Новик», вспоминал об этом эпизоде из жизни Пушкина: «Волею или неволею, займу несколько строк в истории вашей жизни. Вспомните малоросца Денисевича с блестящими, жирными эполетами и с душою трубочиста, вызвавшего вас в театре на честное слово и дело за неуважение к Его Высокоблагородию; вспомните утро в доме Графа Остермана, в Галерной, с вами двух молодцов Гвардейцев, ростом и духом исполинов, бедную фигуру Малоросца, который на вопрос ваш: приехали ли вы во-время? отвечал нахохлившись, как индейский петух, что он звал вас к себе не для благородной разделки рыцарской, а сделать вам поучение, како подобает сидети в Театре, и что Майору неприлично мериться с фрачным; вспомните крохотку Адъютанта, от души смеявшегося этой сцене и советовавшего вам не тратить благородного пороха на такой гад и шпор иронии на ослиной коже. Малютка-Адъютант был ваш покорнейший слуга — и вот почему, говорю я, займу волею или неволею строчки две в вашей истории. Тогда видел я в вас Русского дворянина, достойно поддерживающего свое благородное звание; но когда узнал, что вы — Пушкин, творец Руслана и Людмилы и столь многих прекраснейших пиес, которые лучшая публика России твердила с восторгом на память — тогда я с трепетом благоговения смотрел на вас и в числе тысячей поклонников (ваших) приносил к треножнику вашему безмолвную дань».... (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 353). Ср. еще в статье П. О. Морозова: От Лицея до ссылки — Соч., ред. Венгерова, т. I, стр. 491 и др., и в статье Б. Л. Модзалевского: Из галлереи современников и знакомцев Пушкина (Пушкин и Лажечников) — в Сборнике в честь А. Ф. Кони, Лгр. 1925, стр. 103—135.
— Итальянская фраза в конце письма означает: «Прощай, поэт, до свидания, — но когда?»
— Катенин отвечал Пушкину на настоящее письмо 24 ноября 1825 г. уже из Петербурга, куда получил разрешение вернуться, а Пушкин в свою очередь откликнулся на его письмо 4 декабря (см. ниже, № 191).