Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 3.
|
9. Н. И. Кривцову (стр. 8). Впервые, в сводной редакции, напечатано вЧ«Русской Старине» 1884 г., т. XLI, стр. 659, по черновику, сохранившемуся в б. Румянцовском Музее, в рукописи Пушкина № 2364, л. 71, где наброску письма предшествуют два стиха, относящиеся, быть может, к нему же:
Нет, нет, мои друзья, напрасны ваши пени:
Я вас люблю, все тот же я.
Писано из Михайловского, где Пушкин тогда был в отпуску, уехав из Петербурга в начале июля (ср. предыдущее письмо и «Остаф. Архив», т. I, стр. 267).
— Николай Иванович Кривцов (род. 10 января 1791, ум. 31 июля 1843) в молодости служил л.-гв. в Егерьском полку и под Бородиным был ранен в руку, а под Кульмом (18 августа 1813 г.) лишился левой ноги, оторванноЈ ядром; прожив несколько лет за границей — в Германии. Австрии, Швейцарии, Франции, Бельгии, Англии, Италии, он старался расширить свое образование и, вернувшись в Россию, «слыл за вольнодумца и в политическом, и в религиозном отношениях»; войдя в литературные круги Петербурга и Москвы, Кривцов познакомился с И. И. Дмитриевым, князем П. А. Вяземским, В. Л. Пушкиным, С. Л. Пушкиным, Карамзиным, Жуковским, Уваровым; в 1817 г. он познакомился с Пушкиным, который в декабре того же года посвятил ему послание; в дневнике своем Кривцов отметил под 28 июня 1817 г. то впечатление, которое произвел на него молодой Пушкин: «Le soir je fus chez les Tourguéneff, où il y avait le jeune Pouchkine rempli d’esprit et promettant encore plus qu’il ne fait tenir en ce moment» [т.-е.: «Вечером я был у Тургеневых, где был молодой Пушкин, преисполненный ума и обещающий еще больше, чем то, что он дает в настоящее время]. — В 1818 г., 1 января. Кривцов был причислен к Русскому Посольству в Лондоне; при отъезде его туда Пушкин подарил ему экземпляр поэмы Вольтера «Pucelle d’Orléans», написав на нем послание, датированное 2-м марта 1818 г. (об этом экземпляре см. «Отчет Имп. Публ. Библиотеки» за 1887 г., стр. 105—106, и Б. Л. Модзалевский, Библиотека А. С. Пушкина, С.-Пб. 1910, стр. XVII). А. И. Тургенев, в письме к князю П. А. Вяземскому от 28 августа 1818 г., писал, что «Кривцов не перестает развращать Пушкина и из Лондона прислал ему безбожные стихи из благочестивой Англии» («Ост. Арх.», т. I, стр. 117). В Лондоне он сблизился с Д. Н. Блудовым, бывшим там советником посольства. Вернувшись из Англии в 1821 г., еще более ревностным англоманом, чем ранее, Кривцов в 1823 г. был назначен губернатором в Тулу (см. «Остаф. Арх», т. II, стр. 369), но вскоре должен был перевестись, из-за крутости своих административных приемов, в Воронеж, а затем — в Нижний-Новгород и, наконец, совсем выйти в отставку (апрель 1827). Поселившись в 1836 г. окончательно в своем имении Любичах, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, он занимался здесь усердно и успешно сельским хозяйством. В молодости, как сказано, Кривцов был в дружеских отношениях с Карамзиным, который был посаженным отцом на его свадьбе (12 ноября 1820 г.) с Екатериной Федоровной Вадковской. Князь П. А. Вяземский делает такую характеристику Кривцова: «Он не был человеком ни увлечения, ни утопии. Был он более человеком рассудка, разбора, анализа. Можно было признать в нем некоторую холодность, некоторый скептицизм. Не знаю, был ли он способен к дружбе в полном значении этого слова, то-есть, с ее откровенностию, горячностию, самопожертвованиями; но он питал в себе чувства искренней приязни и уважения к некоторым исключительным лицам и остался им верен до конца. Он не был записан в Арзамасском штате, но был приятелем почти всех Арзамасцев» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. II, ст. 205—206). Очевидно вышеуказанные качества ума Кривцова дали довод Пушкину назвать своего друга именем греческого философа Анаксагора. — О Кривцове см. «Остаф. Арх.», т. I, стр. 495—496; Отчет Имп. Публ. Библ. за 1892 г., С.-Пб. 1895, и книгу М. О. Гершензона: «Декабрист Кривцов и его братья», Москва. 1914, в которой дана прекрасная характеристика этого незаурядного, но неуравновешенного человека. — Кривцов был в переписке с Пушкиным, но из нее сохранились лишь еще два письма Пушкина (1824 и 1831 г. — последнее при посылке «Бориса Годунова»), писем же Кривцова к поэту неизвестно ни одного.
— Грибко — личность нам неизвестная (фамилия его в рукописи неясна и некоторыми читается, как Грабе, Грибо); в письме к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 г. Пушкин писал, что он±«стал скучен, как Грибко». В 1824 г. в Петербурге проживал чиновник Оттон Александрович Грибко, в 1838 г. служивший в Комитете Министров Начальником Отделения и 31 декабря этого года получивший звание камергера, но затем вскоре (9 января 1840 г.) вышедший в отставку по расстроенному здоровью («С.-Пб. Вед.» 1839 г., № 15 и 1840 г., № 30).
— Турген., Т. и Кар. — Александр Иванович Тургенев и Николай Михайлович Карамзин; последний очень любил беседовать с Кривцовым, наряду с Жуковским, А. Тургеневым, Блудовым, Батюшковым, Дашковым, УваровымТ Кавериным и др. (М. П. Погодин, Н. М. Карамзин, М. 1866, ч. II, стр. 325, 333—337); письма Карамзина к Кривцову см. в Отчете Публ. Библ. за 1892 г., С.-Пб. 1895, стр. 31—40.
—7 августа 1819 г. только что упомянутый А. И. Тургенев сообщал И. И. Дмитриеву в Москву:Ї«Пушкина здесь нет; он в деревне на все лето и отдыхает от Парнасских своих подвигов. Поэма [«Руслан и Людмила»] у него почти вся в голове. Есть, вероятно, и на бумаге, но вряд ли для чтения. Я сообщу ему ваше желание» («Русск. Арх.» 1867 г., ст. 651).
10. П. Б. Мансурову (стр. 8—9). Впервые напечатано Я. К. Гротом вЧ«Русской Старине» 1880 г., т. XXVIII, стр. 543; подлинник (на бумаге с водяным знаком О. Ф. 18) — в Государственной Публичной Библиотеке; запечатан перстнем с изображением светильника, — что напоминает о тех кольцах, которые, по свидетельству Я. Н. Толстого, носили члены «Зеленой Лампы» («Пушк. и его соврем.», вып. VII, стр. 30; «Русск. Стар.» 1909 г., № 4, стр. 197—199).
— Павел Борисович Мансуров (род. 1795, ум. после 1880 г.), в 1815—1824 гг. офицер л.-гв. Конно-егерьского полка, в 1812—1814 гг. был ординарцем при генерале Н. Н. Раевском. Выйдя в отставку из л.-гв. Драгунскога полка 1 января 1826 г, Мансуров в 1827 г. поступил в Министерство Финансов, не занимая в нем служебных должностей, но лишь числясь в нем до конца 1850-х гг.; в 1819 г. он был поручиком л.-гв. Конно-егерьского полка, был большим любителем театра и принадлежал к кружку князя А. А. Шаховского (П. Н. Арапов, Летопись русского театра, С.-Пб.
1861, стр. 330); вообще он вращался в том столичном кружке веселящейсяз«золотой» молодежи, к которому, по выходе из Лицея, примкнул и Пушкин и который группировался около родственника Мансурова — Никиты Всеволодовича Всеволожского; в доме последнего молодые люди собирались в общество, получившее название «Зеленой Лампы» и состоявшее из М. А. Щербинина, В. В. Энгельгардта, Ф. Н. Глинки, А. Г. Родзянки, А. Д. Улыбышева, бар. Дельвига, Я. Н. Толстого, А. И. Якубовича, Д. Н. Баркова, Ф. Ф. Юрьева, П. П. Каверина, А. А. Токарева, князя С. П. Трубецкого (декабриста), Н. И. Гнедича, Л. С. Пушкина, кн. Д. И. Долгорукова, И. Е. Жадовского; некоторые из членов «Лампы» (в своем названии аллегорически заключавшем понятие о надежде и просвещении) были членами политического Союза Благоденствия, с распадением которого (в 1821 г.) вскоре закрылись и собрания лампистов (в 1822 г.); некоторым из лампистов Пушкин написал послания, отличающиеся жизнерадостным и несколько вольным настроением. О «Зеленой Лампе» см. статью П. Е. Щеголева в сборнике «Пушкин и его современники», вып. VII, и в его же книге «Пушкин», С.-Пб. 1912, а также в статье Б. Л. Модзалевского о Я. Н. Толстом в «Русской Старине» 1899 г., т. XCIX, и А. Н. Веселовского в Собрании соч. Пушкина под ред. С. А. Венгерова, т. I. — Многие члены кружка были люди образованные, даровитые и большие поклонники сценического искусства, с серьезным интересом к вопросам общественным, к литературе и к театру соединявшие любовь к закулисным шалостям и интригам, к ухаживанию за актрисами и воспитанницами Театрального Училища. О веселом и беспутном времяпрепровождении Пушкина в Петербурге в 1818 и 1819 гг. рассказывает А. И. Тургенев в письмах к князю П. А. Вяземскому — см. «Остафьевский Архив», т. I, стр. 119 и др. — Прозвище Мансурова «Чудо-Черкес» стоит в связи, вероятно, с именем Чеченца Ушурмы, прозванного Мансуром («победоносным»), некогда объявившего «газават» против власти христиан на Кавказе, но в 1791 г. взятого в плен И. В. Гудовичем и умершего в Шлиссельбурге 13 апреля 1794 г. Пушкин позднее упомянул его в своем «Путешествии в Арзрум» (гл. I). О нем см. в статье Е. Г. Вейденбаума в «Кавказской поминке о Пушкине», Тифлис. 1899, стр. 48—49. По свидетельству С. А. Соболевского, П. Б. Мансуров был с Пушкиным у гадалки Кирхгоф, когда последняя предсказала поэту насильственную смерть (Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым, под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 40).
— Кр. — танцовщица Крылова, только что выпущенная из Театрального Училища; о ней Пушкин написал к Мансурову стихотворение, начинающееся словами:О«Мансуров, закадычный друг! Надень венок терновый...». Мансуров умер в 1880-х гг. («Русск. Стар.» 1880 г., т. XXVIII, стр. 544).
— Наш Никита — упомянутый выше камер-юнкер Никита Всеволодович Всеволожский (р. 1799, ум. 28 июля 1862; см. письмо к нему Пушкина о 87); он в это время числился на службе в Коллегии Иностранных Дел и жил против Большого Театра, на Екатерингофском проспекте (где находился Статс-Секретариат Финляндии), — и в окне его квартиры однажды (в начале лета 1819 г.) видел Пушкина актер П. А. Каратыгин, сохранивший в памяти сцену, как Пушкин раскланивался из окна, махая париком, который он снял с совершенно обритой после горячки головы («Русск. Стар.» 1872 г., т. VI, стр. 304). Пушкин намеревался вывести Всеволожского в своем «Русском Пеламе». — Родовитый богач, эстет, эпикуреец, страстный балетоман и театрал, унаследовавший от своего отца, Всеволода Андреевича (род. 1769, ум. 1836), любовь к музыке и к сценическому искусству, сам музыкант, певец-любитель и актер, он занимался и переводами драматических пьес (Я. Н. Толстой, Мое праздное время, С.-Пб. 1821, стр. 36: П. Н. Арапов, Летопись русского театра, С.-Пб. 1861, стр. 259, 265, 266, 274, 294, 298, 301, 330; «Русск. Арх.» 1901 г., т. III, стр. 371, «Отеч. Зап.» 1822 г., ч. XII, стр. 271, 278, 283). — Всеволожский стоял в центре кружка членов «Зеленой Лампы», хотя и не был ее председателем, а лишь «любезным амфитрионом», собиравшим кружок в своем вышеуказанном доме на Екатерингофском проспекте. — В 1822 г. Ф. Н. Глинка так обрисовал Н. В. Всеволожского в своем «Прологе», написанном к отцу его («Отеч. Зап.» 1822 г., ч. XII,стр. 272):
Он весел, любит жизнь простую,
И страх как всеми он любим!
И под кафтаном золотым
Он носит душу золотую.
Жеманство, светские фигуры
Совсем не нравятся ему!
Он, правда, любит каламбуры,
Но то не вредно никому.
Зиной живет он в Петрограде
Для службы, света и друзей,
А летом он гостит в Отраде
И сам отрада для друзей...
О Всеволожском см. в издании: «Алфавит декабристов». Под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 48, 60, 81, 165, 191 и 299—300.
— Юрьев — Федор Филиппович, членс«Зеленой Лампы», театрал, весельчак и волокита; дворянин Московской губернии, он родился в 1796 году, в 1812, уже после Бородина, поступил на службу в конный полк Нижегородского ополчения и в 1813—1815 г.г. проделал с полком все походы, участвовал в блокаде Магдебурга, в сражениях с французами под Дрезденом (5 октября 1813 г.) и в других делах, получил за отличие чин корнета и вернулся в Россию, а 5 декабря 1814 г., после роспуска ополчения, поступил в Литовский уланский полк, в феврале 1817 г. произведен был в поручики и 8 августа 1818 г., «по воле начальства и по Высочайшему повелению», переведен был, в числе русских офицеров, в Ямбургский уланский полк. 20 сентября 1819 г. Юрьев, «за отличие по службе» переведен был в лейб-гвардии Уланский полк, с назначением старшим адъютантом легкой гвардейской кавалерийской дивизии. Прослужив затем во фронте полка (10 августа 1823—9 февраля 1824), Юрьев был определен адъютантом к генералу князю Лопухину, произведен в штабс-ротмистры, а 6 декабря 1827 г. в ротмистры и в мае 1830 г., по выходе Лопухина в отставку, вернулся в полк, где, однако, прослужил лишь до 10 января 1833 г., когда вышел в отставку, «для определения к статским делам». Причислившись в январе 1835 г. к Министерству Внутренних Дел, Юрьев 2 июня 1836 г. был назначен чиновником особых поручений V класса при Министре, 19 апреля 1839 г. перешел в Министерство Юстиции, а 5 октября того же года назначен был Старшим Директором в Экспедицию депозитной кассы при Коммерческом Банке. С этого времени вся дальнейшая служба Юрьева прошла по Министерству Финансов; так, он постепенно занимал должности: Товарища Управляющего Коммерческим Банком (с 20 августа 1843 г.), Управляющего (1848, 1849 и 1851 г.) временными Рыбинской и Нижегородской Банковыми Конторами, Управляющего Экспедициею Государственных кредитных билетов (с 22 января 1854 г.), Управляющего Государственным Коммерческим Банком (о 15 октября 1851). Ф. Ф. Юрьев скончался в Петербурге, 30 марта 1860 г. — Пушкин называл его «прелестным баловнем Киприды» и посвятил ему, в период их близости по «Зеленой Лампе», два послания — 1818 и 1819 гг. О дальнейших сношениях поэта с ним нам ничего неизвестно.
— Сосницкая — Елена Яковлевна (род. 10 мая 1800, ум. 8 января 1855), молодая, но уже известная тогда актриса, в альбом которой Пушкин написал четверостишие (1818 г.):Ч«Вы съединить могли с холодностью сердечной»... Дочь известного певца Я. С. Воробьева, она в 1817 году вышла замуж за знаменитого актера И. И. Сосницкого, лично знакомого с Пушкиным; она была очень красива и считалась одною из лучших учениц драматургЮ князя А. А. Шаховского и дебютировала в 1814 году. В воспоминаниях Н. И. Куликова находится такой отзыв о Сосницкой, — «красавице, талантливой актрисе»: «Она была кокетка, любила, чтобы все влюблялись в нее и ухаживали за нею, а сама была холодна. Пушкин сразу понял ее и написал ей в альбом стихи, которые, разбирая в настоящее время, удивляешься, как в 4 строках он сумел выразить всю ее характеристику: влюбленных в нее назвал дураками, да и не обращающих внимания на ее очаровательные улыбки, на огненные глазки — тоже... Елена Яковлевна прекрасно играла молодых женщин, потом знатных дам, наконец, перешла на роли комических старух. А в комедии Бомарше:—«Женитьба Фигаро», как муж, так и она были неподражаемые Фигаро и Сусанна, и в этих ролях превосходили французских артистов» («Русск. Стар.» 1892 г., № 8, стр. 470). Познакомился с нею Пушкин, вероятно, у князя А. А. Шаховского.
—Ч«Дурная комедия» князя Шаховского — «Пустодомы», представленная в первый раз на сцене Большого театра 10 октября 1819 г. с участием Сосницкой, но не имевшая, по словам Арапова, успеха. «Пьеса эта», говорит он: «задумана очень умно, но не совсем была своевременна, и потому характеры выведенных в ней лиц показались неестественными в ту пору... В ней представлены владельцы значительных имений, проживающиеся в Петербурге на новых проектах и улучшениях, начинающие многое и не приводящие ничего к концЪ» (П. Н. Арапов, Летопись русского театра, С.-Пб, 1861, стр. 281).
— Tolstoy — Яков Николаевич Толстой (род. 1791, ум. 15/27 февраля 1867), членс«Зеленой Лампы», которому Пушкин, в ответ на его послание, написал «Стансы»; о Толстом см. ниже, при письме к нему Пушкина № 42).
— Военные поселения, учрежденные императором Александром I в 1810 г., по мысли и при ближайшем и деятельном участии графа А. А. Аракчеева (о них см. в книге В. И. Семевского: Политические и общественные идеи декабристов, С.-Пб. 1909, стр. 167—178), справедливо считались свободомыслящими современниками олицетворением жестокости и деспотизма. С 1816 г. поселения получили уже широкое развитие, так что к концу царствования Александра I уже треть русской армии была обращена в поселенцев. Новгородское поселение (в которое, вероятно, и был послан П. Б. Мансуров с каким-нибудь служебным поручением) занимало Высоцкую экономическую область и должно было служить как бы образцом для всех остальных. Тем, кто не одобрял мысли о военных поселениях, Александр I отвечал, что «они будут во что бы ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова» (Н. К. Шильдер, Имп. Александр I, т. IV, С.-Пб. 1898, стр. 26). «Ненавидя деспотизм», Пушкин ненавидел и его олицетворение — военные поселения, и устроителя их — Аракчеева. Чувства свои к последнему он вскоре выразил в двух эпиграммах, с достаточной основательностью приписываемых именно Пушкину и относимых к весне 1820 года: «Всей России притеснитель» и «Холоп венчанного солдата» (ср. ниже, стр. 278). За то и Аракчеев, повидимому, питал к Пушкину явное недоброжелательство: по крайней мере в письме своем к императору Александру от 28 октября 1820 г., говоря о своих цензурных пререканиях с Министром Просвещения князем А. Н. Голицыным по поводу непредставленной последнему рукописи молитвенника, напечатанного в Военной Типографии для священников Военных поселений, Аракчеев писал: «Цензуре довольно дела смотреть за сочинителями. — Известного вам Пушкина стихи печатают в журналах с означением «из Кавказа», — видно для того, чтобы известить об нем подобных его сотоварищей и друзей» (М. И. Богданович, История царствования имп. Александра I, т. VI, С.-Пб. 1871, прилож., стр. 101). Пушкин в это время находился уже в ссылке на юге. Об Аракчееве см. в «Дневнике» Пушкина под нашей редакцией. Пгр. 1923, стр. 9, 105, 165; о Военных поселениях и их быте — у Ф. Ф. Вигеля в Записках, ч. V, М. 1892, стр. 59—60, у П. П. Карцова в статье в «Русск. Вестн.» 1890 г., № 2—4; военные поселения и Аракчеев в лице градоначальника Угрюм-Бурчеева художественно и ярко изображены Салтыковым в «Истории одного города».
11. П. Я. Чаадаеву (стр. 9). Впервые этот отрывок напечатан, как выдержка из письма, в статье П. И. Бартенева «Пушкин в южной России» в «Русском Архиве» 1866 г., ст. 1131; Бартенев приводит его, как слышанный от Чаадаева, и при этом говорит, что эти слова написаны были про Михаила Федоровича Орловас«на первых порах знакомства» с ним; затем перепечатано в Академическом издании Переписки Пушкина, т. III, стр. 465, и в издании Брокгауза-Венгерова, т. V, стр. 496, и т. VI, стр. 524, как «случайно сохранившаяся строчка из чернового письма». Тот же П. И. Бартенев, однако, делая характеристику Чаадаева, пишет в другом месте, что Чаадаев «был человек мягкосердечный, многоначитанный, отменно любезный, но в тоже время необычайно суетный. Heureux à force de vanité [самодоволен в суетности], говаривал про него Пушкин, любивший его до конца, но в зрелых летах гораздо менее уважавший, нежели по выходе своем из Лицея» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 459); он же по другому случаю говорит: «По свидетельству современников, Чаадаев был человек высокообразованный, добрый и честный, но донельзя суетный... Пушкин под конец своей жизни отзывался про него «qu’il est heureux à force de vanité» (Д. А. Ровинский. Подробный словарь русских гравированных портретов, т. II, С.-Пб. 1889, стр. 1801). Если так, то строки Пушкина надо относить не к 1820, а к 1830-м годам и не считать их отрывком из письма к Чаадаеву.
Перевод: «...Единственный человек, мною виденный, который счастлив в силу (своей) суетности».
— Петр Яковлевич Чаадаев (род. 1796, ум. 1856) — тогда офицер л.-гв. Гусарского полка; Пушкин познакомился с ним, еще будучи в Лицее, в Царском-Селе, где стоял Гусарский полк. Чаадаев оказал на ПушкинА большое влияние своим умом и характером (ср. надпись Пушкина к портрету Чаадаева и послания к нему) и в биографии Пушкина раннего периода занимает выдающееся место; его хлопотам, между прочим, обязан был Пушкин тем, что в мае 1820 г., вместо ссылки в Сибирь или в Соловецкий монастырь за свои вольные стихотворения, был переведен на службу в Бессарабию. В Кишиневском дневнике своем Пушкин записал под 18-м июля 1821 г.: «Получил письмо от Чедаева. Друг мой, упреки твои жестоки и несправедливы; никогда тебя не забуду. Твоя дружба мне заменила счастье, — одного тебя может любить холодная душа моя». — С своей стороны и Чаадаев ценил Пушкина и в 1855 году писал, что дружба с поэтом «принадлежит к лучшим годам жизни его, к тому счастливому времени, когда каждый мыслящий человек питал в себе живое сочувствие ко всему доброму, какого бы цвета оно ни было, когда каждая разумная и бескорыстная мысль чтилась выше самого беспредельного поклонения прошедшему и будущему»... (Л. Майков, «Пушкин», стр. 327). О Чаадаеве см. книгу М. О. Гершензона: П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление, М. 1908 г., и вышедшее под его же редакциею собрание Сочинений и писем Чаадаева в 2-х томах, М. 1913—1914. Из оживленной переписки Пушкина с Чаадаевым сохранилось лишь очень немногое, так как Чаадаев, после истории по поводу напечатания его «Философического письма», сжег всю свою переписку («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 1100, примеч.; ср. «Пушк. и его соврем.», вып. VIII, 1908, стр. 53).
12. Князю П. А. Вяземскому (стр. 9—10). Напечатано впервые Б. Л. Модзалевским вТ«Сборнике Пушкинского Дома на 1923 год», Пгр. 1922, стр. 9—10, по копии архива В. П. Гаевского (в Пушкинском Доме), снятой им с подлинника, находившегося у В. Р. Зотова, но ныне затерянного.
Перевод стихов:м«Два великих автора, герои Парнасса, и взлелеяны, и нежно возлюблены светом. Их Муза напрасно и фальшивит и кривляется: они — любимцы Визиготов. Некто, разбирая их писания, определил нам место этих господ: — «Один, говорит он: певец Юга, другой — Севера». Вот это хорошо сказано, ибо один так сух, а другой — так холоден!»
— Французская эпиграмма (оригинал ее находится в альбоме, хранящемся в Пушкинском Доме), приведенная Пушкиным, принадлежит перу князя Николая Сергеевича Голицына, отставного Преображенского офицера, служившего в полку с 17 января 1810 до 18 ноября 1816 г., когда он покинул службу с чином поручика и поселился в своем Ярославском имении — селе Климентине, Ростовского уезда. Большой приятель и сослуживец по полку П. А. Катенина (см. ниже, стр. 201), Голицын довольно много писал стихов. делал переводы с французского языка и с русского на французский, но печатался мало, — между прочим в «Сыне Отечества» 1818 и 1820 г., где поместил два перевода из Ж. Б. Руссо и две эпиграммы из Сенесе́; первые были впоследствии перепечатаны во II части «Сочинений и переводов П. А. Катенина» (С.-Пб. 1832), о коих Пушкин написал критическую заметку; в это издание вошел и сделанный Голицыным перевод «Певца Услада» Катенина (ч. I). Катенин однажды упомянул о Голицыне в письме своем к Пушкину от 9 мая 1825 г., сообщая поэту, что Голицын прислал ему в подарок из Москвы I главу «Евгения Онегина» (Переписка, Акад. изд., т. I, стр. 210). Голицын умер 26 марта 1833 г., на 37 году (род. 17 августа 1796 г. — см. Московский Некрополь, т. I, С.-Пб. 1907, стр. 300). О нем см. заметку Б. Л. Модзалевского в сб. «Пушкин и его современники», вып. XXXI — XXXII).
— Поэма, упоминаемая Пушкиным, — его «Руслан и Людмила»; она была закончена Пушкиным, как отмечено им в черновой рукописи, 26 марта 1820 г.; в этот же день Жуковский подарил юному поэту свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 года марта 26, великая пятница». Сопоставляя слова Пушкина о том, что он думает кончить поэму «на этих днях», со словами следующего письма (№ 13 и стр. 204) об окончании поэмы, надо думать, что в письме 28 марта он имеет в виду завершение поэмы вчерне, а в письме 21 апреля — беловую, окончательную, по его собственному выражению, отделку.
13. Князю П. А. Вяземскому (стр. 10—11). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 115—116; воспроизведено в издании князя П. П. Вяземского «Семь автографов А. С. Пушкина»; черновик в Пушкинском Доме Академии Наук.
— Письмо Пушкина служит ответом на обращенную к Пушкину следующую приписку князя Вяземского в его письме к А. И. Тургеневу из Варшавы (где тогда служил Вяземский) от 19—20 февраля 1820 г. (см. Акад. изд. Переписки Пушкина, т. I, стр. 12—14): «Два слова, а может быть и более. Сверчку-Пушкину. Поздравь, мой милый Сверчек, приятеля своего NN [П. А. Катенина] с счастливым испражнением барельефов пиров Гомера, которые так долго лежали у него на желудке. Признаюсь, я вложил Эсхилу [Греческому трагику VI — V в. до Р. Х.] выражение ему чуждое. Проклятый, хотя и святый отец Брюмоа ввел меня в соблазн; он сказал; «c’est une justice, que lui rendoit Eschyle lui-même, qui avoit coutume de dire, que ses pièces n’étoient, que des reliefs des festins etalés dans l’Iliade et l’Odyssée». [Перевод: «Это — справедливость, которую воздавал ему сам Эсхил, имевший привычку говорить, что его пьесы — лишь объедки (reliefs) пиров, представленных в Илиаде и в Одиссее».] Увлеченный поэтическим смыслом уподобления * (а на поверку выходит: вымысла моего), я позабыл справиться или, лучше сказать, не позаботился справиться с другим источником или по крайней мере с французским словарем, который, сказавши мне, что relief на языке старинном значит restes de viandes, меня избавил бы от преступления против Эсхила, а желудок Г-на NN от барельефов, которые, легко сознаюсь с ним, не так скоро переваришь, как мясные объедки», и т. д.
— Преображенский приятель — Павел Александрович Катенин (р. 1792, ум. 23 мая 1853), офицер л.-гв. Преображенского полка (капитан с 1 сентября 1818 г., полковник с 5 июля 1820 г.), с которым Пушкин познакомился в 1818 г. и посвятил ему два стихотворения. Катенин был человек прекрасно образованный, знаток европейских литератур, но во вкусах с Пушкиным не сходился, так как был убежденным сторонником классической школы и переводил Корнеля, Расина; это не мешало ему в то же время писать и переводить баллады и ценить, хоть и своеобразно, гений Пушкина. «Круглолицый, полнощекий и румяный, как херувим на вербе, этот мальчик вечно кипел, как кофейник на канфорке», говорит о нем Вигель, по словам которого Катенин не давал пощады «ни русским, ни иностранным, ни древним, ни новым» писателям. Может быть ему не хотелось быть наряду с обыкновенными людьми и смелостью суждений стать выше их; а скорее не было ли это следствием страсти к спорам? Катенину много помогали твердая память и сильная грудь; с его памятью он всякого перекрикивал и долго продолжал еще спорить, когда утомленный противник давно отвечал ему молчанием... Видал я людей самолюбивых до безумия, но подобного ему не встречал...». Будучи страстным театралом, Катенин помирил Пушкина с драматургом князем А. А. Шаховским (см. выше, стр. 181—182) и актрисой А. М. Колосовой; выйдя в отставку 17 сентября 1820 г., он в 1822 г., за шиканье в театре актрисе Семеновой, которой покровительствовал Петербургский генерал-губернатор граф М. А. Милорадович, был выслан из Петербурга и около 10 лет прожил в деревне — в усадьбе Шаеве, Кологривского уезда Костромской губернии (откуда переписывался с Пушкиным), занимаясь и литературой; в 1832 г. он снова поселился в Петербурге и издал свои «Сочинения и переводы в стихах» (2 чч.; сохранились в библиотеке Пушкина), о которых Пушкин написал сочувственную заметку в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» (1833 г., № 26); в 1833 г., вместе с Пушкиным, Катенин избран был в члены Российской Академии, 8 августа того же года снова определился в военную службу, на Кавказ, и с 24 июля 1836 г. был комендантом в крепости Кизляре; в ноябре 1838 г. вышел в отставку генерал-майором и поселился в деревне. О Катенине см. брошюру С. Л. Бертенсона: П. А. Катенин, С.-Пб. 1909, и статью Н. К. Пиксанова по поводу этой брошюры в сборнике «Пушкин и его современники», вып. XII, а также ценные письма Катенина к Н. И. Бахтину, изданные А. А. Чебышевым (С.-Пб. 1911) с примечаниями и статьей, в которой рассмотрен вопрос о «влиянии», будто бы оказанном Катениным на Пушкина (стр. 9—11); см. еще «Алфавит декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А Сиверса, Лгр. 1925, стр. 91 и 323.
—Ч«Пиры Гомеровы»: в статье своей «О жизни и сочинениях В. А. Озерова», напечатанной в 1-й части Сочинений последнего, 1816 г., говоря о достоинствах трагедий Озерова, князь П. А. Вяземский, между прочим, писал: «В Поликсене взята обильная дань с «Илиады», и в этом смысле можно, по выражению Эсхила, назвать ее барельефом пиршеств Гомера» (стр. 37). Катенин отметил ошибку князя Вяземского в одной из своих статей, вызванной полемикою, возникшею в «Сыне Отечества» 1819 г. («Сын Отечества» 1820 г., ч. LIX, № 5, стр. 227—228; ср. там же ч. LXXVI, № 13, стр. 249—261. — статью Катенина и статью Булгарина в «Литературных Листках» 1824 г., ч. II, № 8, стр. 318—319). Вяземский объяснял Пушкину причину своей ошибки заимствованием, сделанным им у аббата Брюмоа в его статье: «Sur l’origine de la tragédie» («Théâtre des grecs», t. I, 1730, p. XXXVIII). Брюмоа же взял это выражение у Афинея, приводящего известие (pg. 347), будто Эсхил говорил о своих трагедиях, что они — «кусочки (объедки) великих пиров Гомера». Катенин долго не мог простить Вяземскому его промах и еще в 1830 г. писал в эпиграмме на него:
Наш барельефами прославленный писатель,
Наш остроумнейший и критик, и поэт,
Печально кается и говорит: «читатель!
Ты удивишься: всех во мне достоинств нет,
И как-то кратким быть не достает уменья:
Другой бы написал две строчки, я — тетрадь;
Уж делать нечего, дай бог тебе терпенья;
За то» ... — Помилуйте, к чему тут извиненья?
Чернильный вздор давно умеют сокращать.
«Вот что, так вы меня хотите?» — Не читать.
См. в книге А. А. Чебышева: Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину, С.-Пб. 1911, стр. 171—172. Над ошибкою Вяземского смеялся и приятель Катенина — князь Н. С. Голицын, написавший на него две эпиграммы (см. цит. статью Б. Л. Модзалевского в «Пушк. и его соврем.», вып. XXXI — XXXII).
— Стихи князя Вяземского о Катенине в послании к Ив. Ив. Дмитриеву (Соч. Вяземского, т.III стр. 293—296) читаются так:
Но что несноснее тех умников спесивых,
Нелепых знатоков, судей многоречивых,
Которых все права — надменность, пренья шум,
А глупость тем глупей, что нагло корчит ум? и т. д.
Однако, Вяземский отказывался (едва ли искренно) от догадки Пушкина, что эти стихи направлены против Катенина (см. ниже, стр. 204).
— Фрерон — французский критик (Elie-Catherine Fфèron, род. 1719, ум. 1776), воспитанник иезуитов, профессор Collége Louis le Grand, публицист, литературный противник энциклопедистов вообще и в частности — Вольтера, который редко нападал на Фрерона в ответ на многочисленные выпады последнего и в отдельно изданных сочинениях, и в статьях. У нас Дмитриев называл издателя «Вестника Европы» М. Т. Каченовского, за его вражду к противной группе писателей, «Лужницким Фрероном».
— «Первый снег» — стихотворение князя Вяземского, начатое еще в 1816 г. (см. «Остаф. Арх.», т. I), но появившееся в печати лишь в 1822 г. в № 2 «Новостей Литературы» (кн. II); об этом стихотворении Пушкин вспомнил впоследствии в III строфе 5-й главы «Евгения Онегина» (1826 г.):
... Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег;
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях...
См. еще в письме Пушкина к князю П. А. Вяземскому № 48, стр. 42 и 259.
—Ч«Уныние» — стихотворение, кн. П. А. Вяземского, 1819 г., напечатанное в № 12 «Сына Отечества» 1820 г., ч. LX, без имени автора, но с обозначением: «Варшава», где тогда жил и служил Вяземский. Написанное «под шопот сердца» («Остаф. Арх.», т. I, стр. 382), «Уныние» было одним из любимых произведений автора: в нем он изобразил свои заветные мысли и чувства, исполненные «святой ненависти» к деспотизму и «чистой любви» к добру. Очевидно, Пушкин оценил настроение своего друга, сказавшееся в этом его произведении.
— «В бозе почивающим» Пушкин называет Жуковского потому, что он в это время редко появлялся в печати.
— «Голос с того света» — стихотворение Жуковского, помещенное в 1818 г. в 3-й книжке его сборника: «Для немногих», печатавшегося в незначительной количестве экземпляров лишь для лиц царской фамилии. Пьеса эта, написанная еще в 1815 г., есть переделка стихотворения Шиллера «Thekia, eine Geisterstimme». Жуковский «придал ему мистический колорит взамен философского настроения, которым проникнута пьеска Шиллера. Получилось подражание, слабое, как все подражания Жуковского лирике Шиллера, но своеобразное, характерное для славянского романтика» (Вс. Чешихин: Жуковский, как переводчик Шиллера, Рига. 1895, стр. 51, 54).
— «Жажду краев чужих»: эти слова писаны в то время, когда над Пушкиным собиралась уже гроза, разразившаяся, через несколько дней высылкою его на юг; по его собственным словам в конце письма, Пушкин уже «сделался историческим лицом для сплетниц С.-Петербурга»: неприятности, грозившие Пушкину ссылкою в Соловецкий монастырь, были вызваны вольными его стихотворениями и эпиграммами на всесильного тогда графа Аракчеева и неосторожными, вызывающими поступками в роде показывания в театре портрета Луи Лувеля, убийцы герцога Беррийского (племянника Французского короля Людовика XVIII), с надписью: «Урок царям». Еще 21 апреля А. И. Тургенев, сообщая князю Вяземскому, что Пушкина «едва здесь не угомонили без него», и что «на два года положено хранение либеральным устам его», надеялся, что дело обойдется этим и что из беды, в которую тот попал, поэт спасен его, Тургенева, «добрым гением и добрыми приятелями» («Остаф. Архив князей Вяземских», т. II, стр. 38). Через неделю, 28 апреля, он уже сообщал Вяземскому, что «Пушкин едет к генералу Инзову в Крым», и что «с ним поступлено по-царски в хорошем смысле сего слова» (там же, стр. 36), а 5 мая писал: «Участь Пушкина решена. Он завтра отправляется курьером к Инзову и останется при нем. Мы постараемся отобрать от него поэму [«Руслана и Людмилу»], прочитаем и предадим бессмертию, то-есть, тиснению. Он стал тише и даже скромнее et pour ne pas se compromettre [и, чтобы не компрометировать себя], даже и меня в публике избегает» (там же, стр. 37).
— Поэма, конченная Пушкиным, — «Руслан и Людмила», дописанная ночью 26 марта 1820 г. — Жуковский, как сказано выше (стр. 201), подарил Пушкину по этому случаю свой портрет с надписью (воспроизведение его см. в книге А. Н. Веселовского: В. А. Жуковский, С.-Пб. 1904). Поэтому письмо это следует датировать не «первою половиною марта», как сделано в Академическом издании Переписки Пушкина (т. I, стр. 14), а «концом марта — апрелем», вернее же — «около 21 апреля»: в этот день А. И. Тургенев писал к Вяземскому же: «Вот тебе письмо его [В. Л. Пушкина], которое распечатал неугомонный племянник... Пушкин прочитал мне письмо к тебе, и я увидел, что он едва намекнул о беде, в которую попался и из которой спасен моим добрым гением и добрыми приятелями. Но этот предмет не для переписки» («Остаф. Архив князей Вяземских», т. II, стр. 35). Очевидно, Тургенев имеет в виду именно настоящее письмо Пушкина, в котором он лишь в самом конце, и то вскользь, упоминает о «беде, в которую попался» (см. выше); может быть даже, что Пушкин написал или дописал свое письмо к Вяземскому именно 24 апреля, придя к Тургеневу, одновременно с тем письмом последнего, которое выше цитировано.
— Отрывки из I песниМ«Руслана и Людмилы» были помещены в «Невском Зрителе» 1820 г., № 3 (с подписью имени Пушкина), а из III песни — в «Сыне Отечества» 1820 г., №№ 15 и 16 (анонимно), от 10 и 17 апреля. К печатанию отдельным изданием поэма была разрешена цензором 15 мая, уже после отъезда Пушкина из Петербурга, и вышла в свет в конце июля — начале августа.
— На письмо Пушкина князь Вяземский отвечал письмом из Варшавы уже от 30 апреля (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 17—19; здесь письмо помечено, согласно подлиннику, 30-м мая; но в обозначении месяца Вяземский, живший в Варшаве по новому стилю, ошибся: ср. «Остаф. Архив», т. II, стр. 36, 37 и 38) в котором, после просьбы прислать «Руслана и Людмилу» тотчас по напечатании, писал: ...«Я очень жалею, что ты в письме своем мало говоришь о себе, а много о Катенине. Его ответ не удобопонятен ... Следую за твоим письмом и то не о золоте приходится говорить: о стихах моих. Если ты непременно хочешь, чтобы стихи мои в послании к Дмитриеву метили на Катенина, то буди воля твоя; но признайся, что я не слыхал, чтобы он когда-нибудь унижал достоинства Державина или хотел пускаться писать басни: следственно на его долю выпадает один стих о Людмиле; жалею, что он не достойным образом разит — извини мне выражение — нахальство входить в рукопашный бой с Жуковским на поприще, ознаменованном блистательными его успехами. Тут уже идет не о личности, а о нравственном безобразии такого поступка; ибо не признавать превосходство Жуковского в урожае нынешних поэтов значит быть ослепленным завистью: здесь слепота глупости подозреваться не может. Еще окончательное слово: стихотворческого дарования, не говорю уже о поэтическом, в Катенине не признаю никакого; с Шаховским можно еще быть зуб за зуб: бой ровнее: он род Удельного Князя, который также при случае может напасть врасплох, и отразить его приносит некоторую честь. Каков он ни есть, а все в наше время единственный Комик» и т. д.