Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 39.
|
151. Князю П. А. Вяземскому (стр. 138—139). Впервые напечатано вФ«Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 150—152; подлинник (на бумаге — вод. зн. Гг. X. 1824 Г.) был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве. Письмо это в Акад. издании Переписки помещено (т. I, стр. 234—236) после письма к Жуковскому с благодарностью за выхлопотанное разрешение ехать во Псков; в виду того, что в настоящем письме к Вяземскому (в конце его) есть фраза, из которой видно, что Пушкин еще не знал о результатаб своей просьбы, — мы помещаем его до письма к Жуковскому. Письмо было переслано через третье лицо, а не по почте, и было получено Вяземским в Ревеле 10 июля (см.ђ«Ост. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 56); оно служит ответом на письмо Вяземского из Остафьева от 7 июня 1828 г. (Переп., т. I, стр. 228—229), в котором он извещал о получении 2-й главы «Онегина» и «еще кое-каких безделок» (см. выше, в письмах №№ 142 и др.), говорил о желании прочесть «Цыган» и уведомлял своего друга: «12 числа отправляюсь в Петербург или лучше сказать в Царское Село, проживу там до 29-го, а после отправлюсь в Ревелъ купаться в море. Говорят, что и тебя готовятся в прок посолить. Правда ли, что у тебя аневризм в ноге? Дай бог, чтобы не в правой руке. Охота тебе была печатать une réclamation [возражение] на «Телеграфа» у подлеца Булгарина! Телеграф очень огорчился, а виноват был во всем я. Мне казалось осторожнее прибавить Журнальным, потому что у тебя приятелей много и могли бы попасть не в попад. Надобно совершенно разорвать с Петербургскими журналистами. Вот тебе письмо от Телеграфа [оно до нас не сохранилось]. Давай ему стихов и скажи, чего хочешь, только не дорожись и не плутуй. Я буду вашим сводником. Отдаю ему твоего Курилку, только боюсь, чтобы цензура не уморила его» [цензура его действительно уморила] (см. Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 229; ср. выше, в письме № 118 и в объяснениях, стр. 393).
— Ответ Пушкина на предложение Полевого сотрудничать в его журнале см. выше, в письме № 144 и стр. 422. В № XII (втором июньском) «Московского
ТелеграфЮ» (стр. 255—259) появилась статья Пушкина «О г-же Сталь и о Г. А. М-ве», с подписью: Ст. Ар. [т.-е., Старый Арзамасец] и с датою: «9 июня 1825», а в XIII (первом июльском) — эпиграмма «Ex ungue leonem» (стр. 43).
— Кн. Вяземский позднее так отозвался о Полевом, которого в начале его литературной деятельности всячески поддерживал:Я«Есть люди, которые смотрели, есть такие, которые смотрят и ныне на Полевова, как на критика и на литературного судию. Полевой был просто смышленый Русский человек. Он завел литературную фабрику на авось, как завел бы ситцевую или всякую другую мастерскую. Не очень искусный и совестливый в работе своей, он выказывал товар лицом людям, не имеющим никакого понятия о достоинстве товара. Опять как Русский человек, надувал он их немножко, как следует надувать Русских потребителей. Почему же и нет? Это в порядке и шло благополучно. Товар по мастеровому и покупщик по товару. Так вообще идут две трети всякой торговли» (Сочинения, т. VIII, стр. 191). Ср. слова Пушкина — Соч., изд. Лит. Фонда, V, стр. 220.
— Относительно цензора Бирукова, к которому поступило на рассмотрение собрание Стихотворений Пушкина, поэт еще 15 марта писал брату и Плетневу:Џ«Бируков человек просвещенный, кроме его я ни с кем дела иметь не хочу. Он и в грозное время был милостив и жалостлив. Ныне повинуюсь его приговорам безусловно» (см. выше, письмо № 130).
— Красовский, Александр Иванович, цензор, обскурант и фанатик, библиотекарь Публичной Библиотеки; см. выше.
— Мор на Пушкиных и их родню пошел со смерти, в октябре 1824 г., Анны Львовны Пушкиной: за нею скончалась, 15 апреля 1825 г., grande tante поэта — В. В. Чичерина, через месяц, 15 мая, родной дядя — ПетЧ Львович Пушкин, а 26 мая — дальний родственник — Алексей Михайлович Пушкин, известный остроумец, писатель и переводчик, театрал, весельчак и «вольтерьянец», про которого еще в феврале, по случаю его болезни, А. Я. Булгаков писал брату: «Сегодня консилиум для А. М. Пушкина. Скорее спасут тело, нежели богомерзкую его душу. Что́ он говорит, так это ужас! Видно, хочет умереть, как жил» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 165) Вчера в девятом часу вечера скончался А. М. Пушкин», — сообщал он же своему брату, К. Я. Булгакову, 26 мая из Москвы: «Никто из окружающих не был сим поражен, ибо давно ожидаем был конец его. Боялись даже, чтобы он, по примеру матери своей, не промучился долго; та, разбитая почти беспрестанными ударами паралича, жила или, лучше сказать, дышала года полтора.... Тургенев, Вяземский тотчас туда поехалЬ» (там же, стр. 182). — «Добрый и любезный наш Пушкин», — писал князь Вяземский А. И. Тургеневу 27 мая: «скончался третьего дня вечером тихо и без страдания. По-настоящему, умер он за десять дней до кончины своей. Сердечно его жаль и за него лично, и за окружающих» («Остаф. Архив», т. III стр. 129). — В упомянутом выше письме от 7 июня Вяземский писал Пушкину: «Сказывают, у вас умер еще добрый человек Петр Львович и оставил хорошее наследство. Смотри не перестань писать со счастия: наследства так и падают вам на голову. А напротив, тебе надобно теперь еще прежнего быть умнее и одному поддерживать славу Пушкинского рода. Бедный и любезный наш Алексей Михайлович умер и снес в могилу неистощимый запас шуток своих на Василия Львовича. Не видавши их вместе, ты точно можешь жалеть об утрате оригинальных и высоко-комических сцен. Нам уже так сладко не смеяться! Были выходки классические!» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 229). Об А. М. Пушкине и его богато одаренной и оригинальной личности, а также о его шутках над В. Л. Пушкиным см. в «Старой записной книжке» князя П. А. Вяземского (Соч., т. VII, стр. 396 и т. VIII, стр. 177—178, 217, 395, 413, 471, 473—474, 488—489), в Соч. Батюшкова, т. VIII, стр. 689—690; в «Остаф. Арх.», т. I, стр. 406—407, 431—432 и др.; т. II, стр. 176, 479 и др., т. III, стр. 196, 286; в Письмах Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, в Записках Вигеля, ч. IV, стр. 118—119, и др. — Князь Вяземский, характеризуя его, говорит, что А. М. Пушкин блестел остроумием, пародоксами и оригинальностию понятий и суждений, которые он выражал равно оригинально, энергически и эксцентрически. Для оценки и возсоздания той эпохи надобно когда-нибудь обрисовать эту замечательную личность, которая выпукло выдавалась из среды общества, богатого личностями» («Русск. Арх.» 1866, ст. 862); в другом месте он же отмечал странность, наблюдавшуюся в Л. М. Пушкине: «на словах он был водопад веселости, оригинальности, — так и заглушит, так и захлещет, забрыжжет бурными волнами веселости своей, так и подымает; начнет писать — и все это сольется в ручей, который тут же и замерзает». Добродушный В. Л. Пушкин был предметом постоянных его шуток в мистификаций, не всегда невинных; так, однажды он распустил слух о смерти Василия Львовича, — который ответил ему посланием, тогда же напечатанным в «Российском Музеуме» 1815 г. — «В. Л. Пушкин, — говорит князь Вяземский, — щеголял классицизмом своим и никак не мог признавать поэтом своего однофамильца. А этот вечно трунил над стихами Василия Львовича и на энергическом и часто циническом языке своем говорил, что все это жидень..... Все эти колкости были одни веселые вспышки и не посягали на дружеские сношения двух родственников и приятелей. Это были комические сцены, разыгрываемые на домашнем театре, к удовольствию и гомерическому смеху благосклонных зрителей и слушателей. Тогда веселость была в цене: одни расточали ее, другие ей сочувствовали и понимали ее» («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 885).
— Торгую en gros — т.-е. «оптом».
— A demain les affaires sérieuses — т.-е. «на завтра важные делаю.
— В. Л. Пушкин, над которым племянник уговаривает Вяземского подшутить, зная его доверчивость и трусливость перед властями, действительно, перевел песенку Вéranger «Le Bon Dieu», состоящую из шести строф, в которых бог решительно отвергает то, что делается на земле во имя его и его именем; приводим 1 и 4 строфы песенки:
Un jour le bon Dieu s’éveillant,
Fut pour nous assez bienveillant.
Il met le nez à la fenêtre:
«Leur planète a péri peut être»,
Dieu dit, et l’aperçoit bien loin,
Qui tourne dans un petit coin.
«Si je conçois comment on s’y comporte,
Je veux bien, dit-il, que le diable m’emporte,
Je veux bien que le diable m’emporte».
* * *
Que font ces nains si bien parés
Sur des trônes à clous dorés?
Le front huilé, l’humeur altière,
Ces chefs de votre fourmilière
Disent que j’ai béni leurs droits
Et que par ma grâce ils sont rois.
Si c’est par moi qu’ils règnent de la sorte,
Je veux, mes enfants, que le diable m’emporte,
Je veux bien, que le diable m’emporte... и т. д.
В известном заграничном сборникес«Лютня. Потаенная литература XIX столетия» (Лейпциг, изд. Э. Л. Каспровича, т. II, стр. 202—203) напечатан, с именем Дельвига, перевод 4-х строф этого стихотворения Беранже:
Однажды бог, восстав от сна,
Курил сигару у окна
И чтоб заняться чем от скуки,
Трубу взял в творческие руки;
Глядит и видит в далеке
Земля вертится в уголке.
«Чтоб для нее я двинул ногу?
«Чорт побери меня, ей богу» и т. д.
Ср. Соч., изд. Просвещения, т. VIII, стр. 467. — Молодой дипломат Ф. П. Фонтон, лично знакомый с Дельвигом, рассказывая о своем посещении поэта в марте 1828 г. и о встрече у него с Пушкиным, также утверждаетґ что перевод вышеуказанной песни Беранже принадлежит именно Дельвигу и приводит несколько иное начало его:
Однажды Зевс, восстав от сна,
Курил сигарку у окна...
(Ф. П. Фонтон. Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма. Том I, Лейпциг. 1862, стр. 25). НовейшийС«вольный перевод» этой песенки Беранже, под заглавием «Благосклонный Зевс», принадлежат поэтам И. Ф. и М. Тхоржевским (под псевдонимом Иван-да-Марья); приводим начало его:
Проснувшись, — как-то раз, — Зевес
На землю поглядел с небес,
Желая знать, на месте ль эта
Им позабытая планета, —
И видит: с прежней быстротой
Вдали вертится шар земной.
«Ну, молвил Зевс, — когда я знаю
Как, все вертясь, не отдыхая,
Там человечество живет, —
То пусть сам чорт меня возьмет! и т. д.
(см. Полное собрание песен Беранже в переводе русских поэтов. Под ред. С. С. Трубачева, т. II, С.-Пб. 1904, стр. 246—247). Песенка Беранже была очень в свое время популярна; так, например, она записанД (в июле 1825 г.) в альбом приятеля Пушкина П. П. Каверина (см. Ю. Н. Щербачев, Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин, М. 1913, стр. 119). Беранже был любимым поэтом В. Л. Пушкина, и Анненков сообщает предание, будто он даже и умер с книжкою сочинений Беранже в руках (Пушкин в Александровскую эпоху, стр. 18—19).
— Гр. Хвостов — известный графоман, над которым постоянно потешались арзамасцы; Пушкин, как мы видели, только что написал на него пародию в виде «Оды Его Сиятельству графу Д. И. Хвостову», которую затем послал выздоравливавшему Вяземскому (см. выше, объяснения, стр. 435).
— Магницкий — Михаил Леонтьевич (род. 1778, ум. 1855), член Главного Правления Училищ, а затем Попечитель Казанского Университета и Учебного Округа, известный обскурант и «гаситель» просвещения, сотрудник министра-мистика князя А. Н. Голицына в ту пору, когда последний, по выражению Пушкина (см. «Второе послание к цензору» 1824 г.),
В угодность господу, себе во утешенье,
Усердно заглушить старался просвещенье.
Благочестивая, смиренная душа
Карала чистых Муз, спасая Бантыша,
И помогал ему Магницкий благородный,
Муж честный в правилах, душою превосходный,
И даже бедный мой Кавелин-дурачек,
Креститель Галича, Магницкого дьячек...
Воейков в своем «Доме сумасшедших» посвятил ему следующие строки:
«Берегитесь, здесь Магницкий!»
Нас вожатый упредил, —
«Он укусит вас; не близко!»
Я с боязнью отступил!...
Пред безумцем на амвоне
Кавалерских связка лент,
Просьбица о пенсионе,
Святцы, список всех аренд,
Дач, лесов, земель казенных
И записка о долгах....
В размышленьях столь духовных
Изливал он яд в словах:
«Горе! Добрый царь на троне!
«Вер терпимость, пыток нет!...
«Ах, зачем не при Нероне
«Я рожден на белый свет?!
«Благотворный бы составил
«Инквизиции проект;
«В масле бы варить заставил
«Философов разных сект;
«Заподжарив, так и съел бы
«И родного я отца....
«Что ми дасте? Я поддел бы
«И небесного творца!
«Я, как дьявол, ненавижу
«Бога, близких и царя,
«Зло им сделать — сплю и вижу
«В честь Христова алтаря!
«Я за орден — христианин,
«Я за деньги — мартинист;
«Я за землю — мусульманин;
«За аренду — атеист!»....
Новый Министр Народного Просвещения Шишков не благоволил к Магницкому; 9 июля 1825 г. Карамзин писал И. И. Дмитриеву:н«Мне сказывали, что Министр Просвещения написал грозное письмо к Магницкому за все его доносы неосновательные» (Письма, стр. 399), а Воейков 18 июля того же года сообщал проф. В. М. Перевощикову: «Порадую вас весточкой. Инквизитор Магницкий в полной опале у Министра Народного Просвещения, который, наконец, удостоверился, что сей человек или сумасшедший изувер, или бесчеловечный гонитель всего умного, доброго, изящною, возвышенного. Беспрестанные доносы на журналистов и писателей, беспрестанное настояние, чтобы бывшего Министра князя Голицына судить уголовным судом, открыли глаза и Шишкову» («Русск. Арх.» 1890 г., кн. III, стр. 90—91); в мае 1826 г., после ревизии Казанского Университета, обнаружившей вопиющие злоупотребления со стороны Магницкого денежными средствами Университета, он был уволен от службы. Кн. Вяземский написал на Магницкого две злые эпиграммы (1821 г.) и оставил его характеристику в своей «Старой запиской книжке» (Соч., т. VIII, стр. 191—195). Донос Магницкого на масонов (1831) см. в «Русск. Стар.» 1898, № 12, 1899 г., № 1, 2 и 3.
— Хвостова, — Александра Петровна, рожд. Хераскова (род. 1765, ум. 1853), племянница известного писателя М. М. Хераскова, автор сентиментальной книжки (в прозе)е«Камин и Ручеек» (С.-Пб. 1796), имевшей большой успех, переиздававшейся в 1802 и 1833 г. и переведенной на французский, немецкий и английский языки. Женщина очень образованная, смолоду склонная к религиозному мистицизму, она издала несколько сочинений мистического характера («Советы души моей, — творение христианки, тоскующей по горнем своем отечестве», 1816; «Письма христианки, тоскующей по горнем своем отечестве, к двум друзьям ее, — мужу и жене», 1815, и др.), находилась в дружбе с князем А. Н. Голицыным, с мистиком Лабзиным и писателем графом Жозефом де-Местром и принадлежала к обществу «Мечтательниц», основанному известною баронессою Крюденер, но в 1823 г. была удалена из Петербурга, когда на мистиков открылись гонения. Долгие годы после этого проживала она в Киеве, где в 1835 г. видал ее граф М. Д. Бутурлин; он застал ее «прозябавшею в нуждающемся почти положении, на скромной весьма квартирке. Житейские свои невзгоды она переносила с истинным христианским смирением и предалась религиозному подвижничеству, сохранив в преклонных летах все умственные способности и даже веселость характера... Меня поразила непринужденная назидательность ее беседы, чуждая сухости и религиозного мистицизма» («Русск. Арх.» 1897 г., кн. II, стр. 591). Магницкий в своем известном доносе на масонов, относящемся к 1831 г., когда Хвостова уже сошла со сцены, писал о ней: «В известной связи с обществом Лабзина была в сие время Александра Петровна Хвостова, женщина прежде довольно свободной нравственности, но им обращенная к набожности, — «только, по характеру сего рода обращений, учением Лабзина проникнутая, что писала и печатала письма к жене его, несущие печать самого восторженного воображения сектаторки» («Русск. Стар.» 1899 г., № 2, стр. 300). Ее Записки — в «Русск. Арх.» 1907 г., кн. 1, стр. 5—48. О Хвостовой см. Статью Б. М. Городецкого в «Историческом Вестнике» 1902 г. и в статье Б. Л. Модзалевского «Альбом Ю. Н. Бартенева» — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.» 1910 г., т. XV, кн. 4, стр. 203—205). Пушкин упомянул Хвостову в своей ранней эпиграмме на князя А. Н. Голицына:
Вот Хвостовой покровитель,
Вот холопская душа,
Просвещения губитель,
Покровитель Бантыша! и т. д.
В. Л. Пушкин в свою очередь написал длинное послание «К камину» (1793), в стихах:
Любезный мой камин, товарищ дорогой,
Как счастлив, весел я, сидя перед тобой:
Я мира суету и гордость забываю,
Когда, мой милый друг, с тобою рассуждаю...
А. С. Пушкину издавна приписывалась, но без достаточных оснований (см. заметку Н. О. Лернера в сб.Ц«Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник», № 8 (21), «100-летие восстания декабристов», М. 1925, стр. 241—243), эпиграмма на князя А. Н. Голицына:
Он добрый малый, брат сестрицын,
Он не был зол ни для кого;
Скажите правду, князь Голицын,
Уж не повесить ли его?
Кн. П. А. Вяземский, «не очень понимая значения и соли этих стихов», высказал предположение о том, «не говорится ли здесь о Василии Львовиче Пушкине?» («Стар. и Новизна», кн. VIII, стр. 36); а если это так, то не следует ли предположить, что эпиграмма эта могла быть написана именно по поводу шутки Пушкина над дядей и над его переводом стихотворения Беранже (Ср. Н. Лернер, Труды и дни стр. 487—488.)
— Об «Опасном Соседе», известной поэме В. Л. Пушкина, см. выше, стр. 183 и 239.
— А. М. — вышеупомянутый (стр. 457—458) Алексей Михайлович Пушкин. Говоря о доверчивом Парижском литераторе Poinsinet, над которым потешались его приятели, кн. Вяземский в своей «Старой записной книжке» вспоминает: «Милый и незабвенный наш Василий Львович Пушкин был в своем роде наш Поансине: А. М. Пушкин, Дмитриев, Дашков, Блудов и другие приятели его не щадили доверчивости поэта. Однажды, несмотря на долготерпение свое, он решился, если смеем сказать, огрызться прекрасным, полным горечи стихом:
Их дружество почти на ненависть похоже».
В другом месте, рассказывая об отношении к И. И. Дмитриеву Боратынского, который «как-то не ценил ума и любезности Дмитриева», князь Вяземский писал: «Пушкин нередко бывал строг и несправедлив к поэту [т.-е. Дмитриеву], но всегда увлекался остроумною и любезною доечью его»...
— Об опечатке, относящейся к заглавию эпиграммы Пушкина «Приятелям», которую князь Вяземский напечатал в «Московском Телеграфе» (№ 3) под названием «Журнальным Приятелям», см. выше, в письме № 116 и в объяснениях, стр. 393. Полевой, оправдываясь от обвинения в произвольной перемене заглавия стихотворения Пушкина, поместил у себя в журнале следующее «Объявление Господам Издателям Северной Пчелы»: «На замечание, что в названии Эпиграммы, напечатанной в Телеграфе, прилагательное: Журнальным лишнее, объявляю, что это прибавлено не мною: так было в списке, ко мне доставленном. Изд. Моск. Тел.» («Моск. Телегр.» 1825 г., ч. III. № 9, май, стр. 153).
— Фраза «et le diable n’y perd rien» значит: «и дьявол тут ничего не теряет».
— Когда в «Московском Телеграфе» появилась эпиграмма «Журнальным Приятелям», А. Е. Измайлов, догадавшийся, кто скрылся за подписью. «А. П.», стоявшею под стихами, — в своем журнале «Благонамеренный» (1825 г., ч. XXX, стр. 173) писал: «Из самого начала сего ужасного осьмистишия открывается, что для сочинителя приятель и враг — синонимы»; затем, процитировав первую половину эпиграммы, он говорил: «Страшно, очень страшно. Более же всего напугало меня то, что у господина сочинителя есть когти!» — и, приведя вторую половину пьесы, прибавлял: «Сколько вкуса и чувствительности! Пришлось похвалить! Долго-ли до истории?» Эти-то слова, да еще с намеком на длинные ногти Пушкина, и вызвали его новую эпиграмму, которая, под заглавием: «Ex ungue leonem» и с тою же подписью «А. П.», была помещена в «Московском Телеграфе» 1825 г., ч. IV, № 13, стр. 43.
— Отослано к Пол. — т. е., к Н. А. Полевому, в «Московский Телеграф».
— Кн. Вяземский отправился на морские купанья в Ревель, в надежде укрепить свои силы после недавно перенесенной им жестокой болезни. Прогостив несколько дней в Петербурге, он прибыл в Ревель, 6 июля и здесь застал приехавших туда ранее родителей и сестру Пушкина. «Вчера перед обедом приехал я сюда и вчера уже был на бале, который Петербургская молодежь, между прочими, — и Сергей Львович Пушкин, — давали здешнему прекрасному полу», — сообщал князь Вяземский своей жене («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 52 и 53).
— Фитою Пушкин называл Ф. Н. Глинку (см. выше, стр. 85,101,104); по какой связи он упомянут здесь, — не знаем.